Спокойнее всех была Диночка, потому что готовилась красиво умереть. Она читала, что при туберкулезе женщины хорошеют, а хорошенькие всегда умирают красиво. Как Пат из «Трех товарищей» или дама с камелиями. Наверное, камелии – это вроде лилий, тоже слово извилистое. По-настоящему Дине больше нравились розы, но лилии, конечно, для гроба подходят лучше. Она вздохнула, передернув плечами.
– Замерзла? – вскочил Феликс.
Она грустно улыбнулась и покачала головой. Бедный Феликс, как он будет страдать. И родители. Сама она ничего не будет чувствовать, усыпанная лилиями. Свекровь – ехидина, змея подколодная – обрадуется, но будет стоять с постной миной, как полагается, а цветы принесет самые безвкусные, какие-нибудь каллы; даже название противное, фу.
Пока Диночка с упоением репетировала нарядную смерть, ее свекровь, ехидина и змея подколодная, взяла судьбу невестки в свои руки:
– Где у вас телефон?..
Один-единственный звонок ничего не решил, но привел в действие людей, как-то связанных друг с другом, и через неделю Дину перевели из районной больницы в НИИ туберкулеза. Серьезное обследование нужно было делать, по мнению змеи подколодной, именно здесь.
Если мать Феликса была змеей, то скорее из разряда гремучих, потому что Динины родители повиновались ей полностью: ей виднее, она – доктор… Как Заенчковские не имели понятия о камвольном производстве, так и сваты их не знали, по каким болезням она доктор. И хорошо, что не знали, – Аглая была патологоанатомом. Оба Палея были защищены от осознания дочкиной болезни своей полной медицинской девственностью – Яшин желчный пузырь давно был забыт. Слово «чахотка» звучало жутко, но сейчас ведь не XIX век, и туберкулез лечат! – есть санатории, всесоюзные здравницы, вот у нас на комбинате путевки бывают…
Институт туберкулеза, несмотря на строгое научное название, оказался старой, обшарпанной больницей, чем Дину очень разочаровал. Горевать, однако, было некогда: гоняли ее по разным кабинетам, почти всю кровь на анализы высосали; про бронхоскопию и говорить нечего: концлагерь какой-то. И с Феликсом целоваться запретили, да кто их слушает?..
И тут выяснилось, что необходима операция. Вначале подлечиться, отдохнуть в санатории – вы же только что диплом защитили? Вот после санатория и прооперируем.
Этого, воля ваша, Динкина мама понять не могла. Лечить-лечить, чтоб у живого человека кусок легкого отрезать?! Уж пускай бы сразу, если без операции нельзя…
Между тем страсти вокруг распределения отшумели. Жаждущие романтики отправились в Сибирь, а Феликс остался на кафедре геологоразведки, чему безмерно радовались мать с отцом и руководитель дипломной работы. Феликс ушел с головой в специальную литературу – не столько по геологоразведке, сколько по легочной хирургии.
Он изводил врачей вопросами об анализах и летел домой с головой, распухшей от цифр. Цифры были тревожными, новые слова – непонятными и зловещими. Какие-то лейкоциты (белые кровяные тельца, как объяснила врач), призванные Диночку защищать, вдруг ополчились против нее. Феликс ненавидел эти тщедушные и немощные тельца – казалось, ему, здоровому и сильному, ничего не стоит остановить их рост, однако лейкоциты росли и, хуже того, оседали… где?! Где-то в Диночкином теле, продолжая вредить и разрушать. Он тайком утащил у матери медицинский справочник и листал его в троллейбусе по пути в больницу. Там он присаживался к Дине на кровать и брал ее за руку, пытаясь осмыслить прочитанное. Говорил же о своей диссертации, которую задумал написать побыстрее, до Динкиной операции.
Не такой уж фантастический план – свои возможности Феликс знал, однако вмешалось новое обстоятельство: деньги. Зарплата с трудом покрывала самое насущное, а самым насущным были цветы и ранние фрукты, которые на рынке стоили дороже цветов. Брать у родителей не мог. Оставалось грузить ящики в соседней столовой. Иногда в них были даже апельсины, которые никогда не доходили до меню – Лариска-буфетчица зорко следила за этим. Узнав про жену в больнице, стала заворачивать кулек из грубой бумаги, скрывающий экзотические плоды, но не аромат. На деньги смеялась: «Что ты мне свои рваные суешь, студент?» – и не брала.
Лаборантка-заочница просила помочь с контрольной работой. Взялся с энтузиазмом и набрел на синекуру – стал делать эти контрольные для заочников из других вузов. Столовую все же не бросил из-за дефицитных живых витаминов.
Наступил страшный спасительный день операции – и миновал благополучно. Хирург объяснил: прооперированное легкое надежно прошито танталовыми скрепками, а это означало, что после восстановления Дина вернется к полноценной жизни, так и сказал.
А что такое «полноценная жизнь»? Как сытый не разумеет голодного, так и здоровый больного. Какая может быть полноценная жизнь под пожизненную диктовку врачей? Дининой судьбой теперь распоряжался противотуберкулезный диспансер. Он отправлял Диночку в Крым и на Кавказ, всякий раз на двойной срок; он же определял режим и питание, что сказалось на ней благотворно. Дине даже разрешили работать – без перегрузок – и, кстати, посоветовали сменить ленинградский климат на более подходящий.
Феликс растерялся. Уехать из Питера, совсем? Но… как? И куда?
Тесть его как раз хорошо представлял, куда и, главное, как: Гуревич, уехавший после ленинградского процесса, обещал прислать вызов. И воздух сухой, не хуже Крыма. «Текстильщики везде нужны, – страстно убеждал Палей, – и геологии вашей там хватит на всех». С последним тезисом нельзя было не согласиться: геологии на земле хватало.
«Камвольный комбинат» с его внезапной идеей застал врасплох родителей Феликса, но тут обнаружилось, что невестка беременна. В таком состоянии резкие перемены Дине были противопоказаны, и Заенчковские с облегчением передохнули – неведомого инициативного Гуревича можно было выкинуть из головы.
Вот это и называется «из огня да в полымя», думала мать Феликса. Больше всего боялась она, что этот заморыш в куцей юбчонке когда-нибудь станет матерью; боялась давно, с самого ЗАГСа, когда еще не знали о палочке Коха. Сейчас бойся не бойся – в период ремиссии рожать никто не запретит, да и Дина больше не была похожа на заморыша, вот ведь эффект устоявшегося стереотипа! Не то чтобы гадкий утенок оборотился лебедушкой, но Дина выглядела поздоровевшей и свежей молодой женщиной, чему способствовала забытая, к счастью, привычка кусать палец. И какая-то новая независимая уверенность в ней появилась – оттого, должно быть, что не каждый день Феликс вел ее за руку, пока в санаториях набиралась здоровья и румянца. Так что, если выбирать между расставанием с сыном или встречей с будущим внуком, Аглая безусловно предпочитала второй вариант.
Если Яков Палей огорчился, то никак этого не выдал. Родит ему Динка внука, а потом и Гуревича побеспокоим, если все сложится.
Феликс обрадовался, что никуда не надо переезжать – пока, во всяком случае. Тем более что диссертация зависла в странном состоянии: была почти закончена вот уже почти год. Отчего так получалось, думать было некогда: выспаться бы…
К своему трудоустройству Дина отнеслась очень серьезно, несмотря на то что все твердили: не время. Диночка же тревожилась о рабочем стаже, о коем знала теоретически, зато про декретный отпуск девочки в санатории предупредили. Работать хотела не абы где, а только по специальности. На счастье, у Заенчковского-старшего нашлось знакомство на гидрометеостанции, благодаря чему невестка пробыла метеорологом почти полгода, и в конце каждого рабочего дня к метеостанции подбегал запыхавшийся Феликс. Он встречал жену, брал за руку и вел на остановку. Ленинградская погода, хоть ею теперь ведала Дина, частенько портилась, и стоило подуть прохладному ветру, как Феликс открывал портфель и вытаскивал Динину кофточку: «Надень». Метеорологические сотрудники посмеивались, дамы завидовали.
