– А ты огород-то шире запахивай! Лошадь у тебя, вижу, еле тянет, сошник местами прогнил. С такой справой, знамо, много не посадишь.
– А где же ее взять, справу-то? Лошадь да железо денег стоят, Григорий Константинович! На моем веку что ни год, то татары грабят, то ляхи грабят, то заморозки али засуха, дожди. Последние годы сплошной неурожай. Самозванцу Шуйскому тягло плати, государю Дмитрию Ивановичу тягло плати, да барщина сверх того, да еще оброк… Откель серебро, Григорий Константинович? Разор сплошной, куда ни посмотри! Простил бы ты мне сей оброк, княже… И без того с хлеба на квас перебиваемся, сами капусты сей зимой не видели. А я, княже, к тебе со всей душой…
Князь Волконский промолчал, смотря на низкие тучи и поглаживая плетью сапог. С одной стороны, пахарь вроде как говорил верно, польская саранча и вправду аккурат через эти земли проходила. С другой – случилось сие аж три года тому назад и на минувшем урожае сказаться никак не могло. Тут Лука явственно привирал.
Однако же сильно давить на крестьянина тоже нельзя. Смерды, они ведь такие… Чуть обиделся: соху и корыто в телегу кинул, бабу с детьми посадил, корову али козу сзади привязал – и укатился, ищи-свищи! Ни барщины тебе никакой, ни оброка. За смутное время многие разбежались. Кто в безопасное Заволочье, кто на плодородный юг, а кто и вовсе в казаки. Разбойничать, оно ведь куда легче, нежели землю пахать! А пашня – она сама по себе доход не приносит, токмо с работником. Каждый крестьянин на вес золота. Но и прощать недоимку себе дороже. Одного пожалеешь – все остальные тотчас того же потребуют.
Пока Григорий Константинович так тягостно размышлял, через уже черную, поднятую пашню пробежала девчушка в синем сарафане да с сереньким, полотняным платком на голове. В руке девочка держала узелок, каковой и протянула пахарю:
– Вот, батюшка! Мама покушать прислала… – и только после этого поклонилась князю: – Здрав будь, боярин!
– Твоя, Лука? – прищурился на девчушку Григорий Константинович. – У тебя ведь вроде как детей шестеро?
– Пятеро, – поправил князя пахарь. Он остановил соху и развернул на ней матерчатый узелок, словно бы случайно показывая землевладельцу свой обед: крынку кваса и пять клубней пареной репы. Однако князь Волконский смотрел на девчушку, перекинувшую вперед через плечо довольно толстую и длинную косу цвета спелого каштана. Юность прекрасна: личико крестьянки казалось очаровательным, глазки блестели, губки были тонко очерчены и имели нежный коралловый оттенок.
– Сколько тебе лет, прелестное дитя? – поинтересовался всадник.
– Это моя вторая, Евдокия, – вместо дочери ответил крестьянин. – Летом тринадцать исполнится.
– Да ты моей Ирине ровесница! – громко хмыкнул князь. – Хотя княжна вроде как повыше ростом уже давно.
– Дай ей бог здоровья, княже, – отпил кваса пахарь и впился крепкими зубами в одну из репок.
– Засиделась она у меня с няньками, Лука, – пропустил его слова мимо ушей Григорий Константинович. – Служанки они, может статься, и хорошие, вот токмо скучно с ними юной девице. Ни поболтать о своем, девчоночьем, ни поделиться, ни помечтать, ни игры веселой не затеять. Я уж давно мыслю, что Ире новая служанка нужна, ровесница. Дабы понимала, чего той хочется, да чего можется, да повеселиться за компанию могла… Однако же все руки не доходили али вспоминал не вовремя. Но девка Ирине в услужение нужна аккурат такая, как твоя Евдокия… – Князь Волконский с силой пристукнул плетью сапог. – Посему вот что я тебе, Лука, предлагаю. Отдай дочку в закуп! Я тебе за нее десять рублей серебром отсыплю да недоимки все разом спишу. Купишь себе коня нового да справу всю обновишь. Еще и на приданое прочим дочерям останется. Так что ты подумай, Лука. И дочерям добро сделаешь, и сам хорошо приподнимешься. Такое мое слово, Лука…
Князь тронул туркестанца пятками и отвернул к дороге.
– Ты ведь не продашь меня, батюшка? – жалобно спросила враз побледневшая девочка.
– Дура ты, Евдокия, – покачал головой пахарь, прихлебывая квас. – Что ждет тебя у меня на дворе? Курная изба еще три года, репа да капуста квашеная каждый день, простыня с наволочкой в приданое да навоз, что постоянно из хлева выгребаешь. Да кусок мяса два раза в месяц на праздники понюхать. Опосля выйдешь замуж за смерда из соседней деревни, переедешь к нему, и будет тебе та же капуста с репой, да навоз в хлеву, да курная изба, каковой ты уже хозяйкой станешь. В холопках же княжеских ты и мясца с рыбкой покушаешь, и бархат поносишь, и на перинках мягких поспишь. Навоз же с копотью токмо в кошмарах ночных вспоминать станешь. Так что даже и не сумневайся, милая моя. Я тебя продам. И Бога моли, чтобы князь про тебя часом не забыл и в служанки брать не передумал!
7 сентября 1622 года
Москва, Чудов монастырь
Гладко бритый, серокожий старик в оранжевой феске и в крытом шелком стеганном халате, сопровождаемый двумя плечистыми молодыми людьми, красочно одетыми в тапочки с высоко задранными носами, в переливчатые шаровары из шерсти с серебряной нитью, в войлочные жилетки и высокие чалмы, добрел наконец-то до дверей православной обители, постоял перед створками, пытаясь отдышаться, вскинул руку и приказал телохранителям:
– Обождите здесь!
После чего прошел вперед, толкнул тесовые двери.
– Мурза Регым Кули? – почтительно поклонился ему пожилой монах в черной рясе. – Святитель ждет тебя, сарацин. Ступай за мной.
По узкой лестнице гость поднялся на второй этаж, вошел в просторную горницу, выстеленную коврами, с обитыми кошмой стенами, со множеством шкафов и сундуков, с большим столом из красного дерева в самом центре. За столом сидел седобородый старец в потрепанной рясе и белом клобуке, занятый чтением каких-то бумаг.
– Гость прибыл, святитель, – поведал инок.
– Хорошо, отец Тихон, – поднял голову старец. – Ступай.
Монах поклонился, вышел наружу, затворил створки.
И губы патриарха тут же растянулись в широкой улыбке.
– Мурза Регым! – развел он руками.
– Боярин Федор! – в точности повторил его жест престарелый сарацин.
Святитель поднялся из-за стола, подошел к гостю и крепко его обнял:
– Сколько лет, сколько зим?!
– Четверть века как один день, боярин! – ответил гость.
– Не называй меня Федором, – отступив, попросил святитель. – Ныне я патриарх церковный, рекомый святителем Филаретом. Могли ли мы подумать тогда на Волге, что я стану главой православного христианства?
– Могли ли мы тогда подумать, друг мой, что я стану первым советником хана хивинского Авгана? – усмехнувшись, пожал плечами хивинский гость.
– Но в чем я точно уверен, дорогой мой мурза, – улыбнулся святитель, – так это в том, что ты все еще пьешь токмо хмельной мед и ничего более!
Патриарх подошел к одному из шкафов, открыл и достал высокую крынку.
