Сам Иван Семенович ничего не решал и делами интересовался мало. Известный своей службой изменнику Василию Шуйскому, он заслужил недобрую славу предателя даже среди крамольников из свиты московского душегуба, и потому был спроважен в Сибирь почти сразу после воцарения законного государя. Ссылкой его воеводство не называлось, но по сути именно таковым и являлось, ибо старика просто удалили от службы.
Однако московскому гостю от князя ничего и не требовалось. Он пришел к воеводе под своим именем – царского воспитанника и кравчего, был таковым принят и даже задержан на обед, дабы поведать о последних столичных новостях. После сего купцы поняли, что заезжий москвич их в своем звании не обманывает – и хорошо вложились в товары, каковые Борис Иванович брался реализовать в Москве ко всеобщей выгоде. А пока они суетились, молодой кравчий отправился к дому на окраине, в котором обитала сосланная царская невеста. Про этакую редкостную гостью хорошо знал весь город, и дорогу мог показать любой мальчишка.
Не желая привлекать особого внимания, боярин купил на торгу туесок кедровых орешков, с каковыми и встал возле самой ограды, окружающей небольшой огород, разбитый под окнами крестьянского сруба с крышей из дранки.
Раскусывать орешки и добывать из них пахучие мягкие зернышки оказалось занятием весьма сложным: положенные на зуб, они давились, а не кололись, и ядрышко приходилось выковыривать ногтями.
По счастью, мучиться кравчему пришлось не очень долго: перед полуднем из дома вышла кареглазая девица в полотняной рубахе, темном сарафане, с сатиновым платком на голове, полностью скрывающим волосы, и принялась разбрасывать курам какую-то требуху.
– Доброго тебе дня, боярыня Мария Ивановна! – Поставив на землю туесок, Борис Иванович оперся на слеги ограды.
Девица приподняла голову, слегка прищурилась и невозмутимо продолжила свое занятие.
– Нечто ты меня не узнаешь, Мария Ивановна? – развел руками боярин.
– Отчего не узнать, узнаю, – недружелюбно буркнула девица. – Тебя что, царь тоже сослал? Али надзирать приставил?
– Михаил Федорович тебя не ссылал!
– Ну да, конечно. Я сама по случайности веревкой обвязалась и в телегу свалилась, средь зимы в Сибирь едущую… – Девица перевернула опустевшую миску, встряхнула и направилась к крыльцу.
– Ты знаешь, в чем разница между тобой и царем Михаилом Федоровичем? – торопливо крикнул боярин.
– Он в Москве на троне, – оглянулась Мария, – а я в глухомани дикой, за простой чих сосланная. Да еще после всех клятв нежных и душещипательных!
– Разница лишь в том, что ты в клетке деревянной сидишь, а он в золотой! И золотые прутья, поверь, куда прочнее ивовых сделаны! Не ссылал тебя царь, Мария! Он тебя изо всех сил вернуть пытается! Да токмо сие ему никак не по силам!
– Царю? Не по силам? – уже на верхних ступенях остановилась девица. – Ты уж коли врешь, боярин, сказки-то получше сочиняй!
– А ты думаешь, как я, царский кравчий, здесь, на твоей околице, оказался?! – наклонился вперед через слегу Борис Иванович. – В трех месяцах пути от столицы? Думаешь, домой пошел да чутка заблудился?! Просто во всей Москве я единственный оказался, кто Михаила Федоровича слушается! Остальные его токмо сторожат да приказы его именем провозглашают! Причем про большинство своих указов царь даже и не ведает! Вон, воевода ваш гусей на Рождество тоже государевым именем требует. Полагаешь, сие Михаил Федорович такой приказ в Кремле всякий сентябрь отдает? Так же и во всем прочем получается!
– Почему сентябрь? – не поняла Мария.
– Потому, что царский указ еще доставить надобно, а путь неблизкий! – отмахнулся боярин и продолжил: – Михаил Федорович за тебя сражается, как может, а ты его же и проклинаешь!
– Я его не проклинала… – покачала головой девица.
– Да у тебя на лице все написано, Мария Ивановна! – чуть отступил назад царский кравчий. – Ты хоть знаешь, что весенний Земский собор особым своим постановлением приказал ему иную жену себе сыскать, а он прилюдно отказался?! Сказал, иной жены, кроме тебя, не желает! Его уже и мать уговаривала, и иерархи все по очереди, и воеводы, и дьяки, и вся Дума боярская, ан он все едино на своем стоит! Любит он тебя превыше трона своего и своей жизни и лучше в одиночестве умрет, нежели от тебя отречется!
– Правда? – неуверенно и совсем тихо спросила девушка.
– Ты можешь куриц своих заставить цветок с поля на крыльцо принести, Мария Ивановна? – поинтересовался царский кравчий. – Вот и государь наш ровно в том же ныне положении. Когда ищет, кому приказ свой отдать, так все слуги, ровно курицы от пса дворового, разбегаются: ни слышать ничего не хотят, ни понимать! Хотя вроде как и твои они, тебе принадлежат и во всем преданные. Вот токмо повиновение у них возникает, лишь когда требуху клевать надобно! А в прочее время не слышат ничего и не знают. Гонца с письмом к тебе послать, так и то цельную зиму верного человека искать пришлось!
– Я никакого письма не получала! – встревожилась Мария.
Борис Иванович в ответ сунул руку за пазуху, достал свиток и показал ссыльной девице.
Та бросила миску, пробежала через двор к ограде, схватила грамоту, порвала нить и развернула свиток. Стала читать, торопливо поворачивая из стороны в сторону всей головой. И щеки ее прямо на глазах начали розоветь, глаза открываться шире, губы растягиваться в улыбке.
– Неужели это правда?! – резко опустив свиток, выдохнула она.
– А как же?! – широко ухмыльнулся боярин Морозов.
– И что же теперь?
– Я бы рад забрать тебя домой, – с грустью признал Борис Иванович. – Да токмо, боюсь, на слово мне никто не поверит, что волю царскую исполняю. А Разбойный приказ вольную тебе не подписывает, на решение Боярской думы ссылаясь… Даже сам царь ему не указ! – обреченно развел кравчий руками. – Все, что в силах моих, так это письмо из рук в руки передать.
– Письмо? – эхом отозвалась Мария.
– Я здесь еще дней пять пробуду, – сказал боярин. – Так что пиши не торопясь, чего токмо не пожелаешь. Перед отъездом заберу. Ну, и из дыры этой… – Борис Иванович обвел взглядом крестьянский двор. – Из сей конуры в нормальный дом тебя переселить попробую.
15 октября 1617 года
Москва, Кремль, царские покои
Государя Михаила Федоровича уже начали разоблачать ко сну, когда в дверь вошел молодой еще, безбородый рында и с поклоном доложил:
– Прощения просим, государь, но к тебе боярский сын рвется. Сказывает, поручение твое важное исполнил и обязан доложить без промедления. Речет себя кравчим твоим, однако же я его нико…
– Зови! – перебил телохранителя правитель всея Руси и махнул рукой на слуг: – Оставьте нас с гостем!
Царские холопы послушались и отступили, оставив Михаила в исподней шелковой рубахе и вышитых войлочных сапожках.
