Прошло несколько часов, мы шутили над «большим открытием», обещанным нам этой крошечной рыбкой. Обладая теперь одним из самых лучших образцов сохранившихся черепов из всех раскопанных птиктодонтид, я пребывал в оптимистическом ожидании чего-то восхитительного от близкой связи нашей рыбки с ранними акулами или костными рыбами, двумя главными ныне живущими группами рыб.
Происхождение и взаимосвязь плакодерм, группы рыб, которые полностью вымерли 355 млн. лет назад, все еще активно обсуждались в ученом мире. Появились четыре главные гипотезы. Плакодермы являлись: 1) близкородственными к акулам или их же родственникам – хрящевым рыбам; 2) либо близкородственными костным рыбам; 3) либо примитивной древней группой – предком акул и костных рыб. Согласно четвертой гипотезе, это – искусственно сгруппированные члены рыбьего сообщества, близкие по происхождению к акулам, и другие, которые произошли раньше, чем акулы и костные рыбы.
Эта последняя идея подразумевает, что рыбы, именуемые плакодермы (класс животных вроде класса Птицы и Млекопитающие) – вовсе не одна группа существ, созданная природой по подобию.
Эволюционное древо рыб и высших позвоночных. Плакодермы на сегодняшний день считаются прародителями всех челюстных животных
Мы пустились в рассуждения, как именно этот образец поможет нам разгадать тайну плакодерм, если череп рыбки даст информацию, никогда ранее не познанную анатомией. Эта новая информация поможет узнать, связаны ли плакодермы друг с другом более тесно, чем другие группы рыб. Мы собирались уже написать статью об этом в один из престижных научных журналов.
По прошествии часа я вернулся в лабораторию, чтобы извлечь ископаемый скелет из слабого раствора кислоты. Свежеотмытые кости были столь хрупкими, что я очень-очень осторожно промыл останки в медленной проточной воде, а потом отнес в свой кабинет и поместил под микроскоп. Область хвоста сохранилась великолепно, и я отсканировал ее, предвкушая новости. Большинство рыб имеют в передней части плавники, называемые пекторалями, и пару задних плавников – брюшные плавники. Как мы и ожидали, наш хвост продемонстрировал секцию крошечных костей, начинавшихся от позвоночника (эквивалент грудного раздела) и продолжающихся к началу хвостового плавника. Но затем я заметил еще кое-что: сразу за большими взрослыми костями скелета туловища прослеживались едва видные причудливо переплетенные двойные структуры, будто минерализованные веревки, оборачивавшие крошечные кости.
Моей первой мыслью было: мы имеем дело с чем-то или кем-то, кого птиктодонтида съела в самый последний момент перед смертью, поскольку явственно прослеживался чужой скелет внутри нашей рыбы. Затем я увидел две пары челюстей – нижнюю и верхнюю – все еще в движении, и они были частью крошечного рыбьего скелета. Челюсти были составлены из четырех зубных пластин, что показывало: это еще одна птиктодонтида. Это и помогло мне распознать в пучке крошечных костей возле челюстей полное, только крошечное подобие нашей «взрослой» рыбины.
Около минуты я был ошеломлен – а затем будто бриллиант мысли бросили в мой мыслительный аппарат. Это была та самая «Эврика!» – момент, который мечтает испытать хоть раз в жизни каждый истинный ученый.
Я в ажиотаже восторга позвал Кейт, работавшую за соседним столом: «Послушай, наша статья – в кармане. Тут зародыш внутри материнского организма». Это был не в полном смысле зародыш, но определенно самый древний позвоночный эмбрион, который когда-либо был открыт, и – вне всяких сомнений – наиболее хорошо сохранившийся эмбрион, когда-либо найденный!
Кейт ринулась к микроскопу. Она смотрела в него минуту – другую, а затем согласилась со мной, что нами обнаружен крошечный эмбрион. Но, несмотря на восторг, решила сыграть «адвоката дьявола» и попросила меня доказать тут же, что мы имеем дело не с еще не окончательно переваренной жертвой внутри скелета – с пищей внутри хищника. Слегка помучив себя поисками доказательств, я ответил – и Кейт сразу же согласилась, – что зубные пластины совершенно специфичные для этого вида плакодерм, что есть надежнейшее доказательство принадлежности и большой рыбы, и «жертвы» к одному виду. Доказательство было усилено особой формой некоторых из изолированных костных пластин головы и туловища, почти что миниатюрных копий скелета взрослой рыбины. Надо добавить, что у близкородственного вида тех же птиктодонтид была совсем иная форма пластин. Кратко говоря, морфология зубных пластин, и головы, и туловища у эмбриона более или менее соответствовала пластинам материнского туловища, если брать в расчет некоторые вариации, объяснимые разными стадиями взросления.
– Ну а что, если это рыба-каннибал? – предположила Кейт.
– Хороший вопрос, – парировал я.
Мы еще раз взглянули на скелет и увидели, каким особенным образом маленький скелет был прикреплен к тому месту туловища большого скелета, где должны были быть яйцеклетки. Кишечный отдел у любой рыбы должен быть расположен ближе к нижней части ископаемого, и наш образец крошечных костей не там был найден.
Кейт отметила, что внешний вид тонких костей так скульптурно вырисован, что это предполагает хорошую сохранность костей, и ни одна из них не повреждена никаким образом, который мог бы быть заметен глазу. Если маленькая рыба была бы съедена, стоило бы ожидать явного повреждения в процессе потребления (разжевывания зубами), неизбежно также разъедание костей пищеварительными соками. Ничего такого не наблюдалось у нашего небольшого образца; я уже в умилении начал называть его «моя дорогая рыбка».
К тому времени мы были абсолютно уверены в том, что у нас теперь имеется ископаемый эмбрион, однако понятия не имели, что за странные веревочные структуры обвиты вокруг нашей находки. Кейт отобрала небольшой кусок структуры и поместила его во флакон, чтобы по возвращении в Перт поместить уже под окуляр сканирующего электронного микроскопа для детального изучения.
Мы решили, что находка наша столь важна, что стоит поместить ее вновь в раствор слабой кислоты и еще раз взглянуть на эмбрион. Мы вновь повторили процедуру и затем тщательно проверили образец – пока не изучили кости эмбриона во всех позициях. Надо отметить, что работенка была не из простых: никто не знал, как поведут себя столь тонкие, хрупкие косточки, будучи впервые извлечены на свет божий. Я пытался не потерять ни одного фрагмента, работая тонкой кисточкой.
В ту ночь мы с Кейт и Хизер, моей женой, распили великолепное французское шампанское за нашу рыбу-мать и ее замечательного детеныша возрастом 375 млн. лет. Это была самая замечательная находка за все мои 30 лет экспедиций, так что мы понимали, как важно до поры держать ее в секрете как от прессы, так и от коллег, всегда готовых накинуться на новую находку в науке. (Правила предоставления публикаций исчерпывающе ясны: статья не будет принята в научный журнал, если уже получила внимание прессы.)
Быстрый просмотр научной литературы по теме подтвердил, что, кроме находки плода акулоподобной рыбы (без останков матери) в породе, датированной около 320 млн. лет назад, из штата Монтана, США, самым древним эмбрионом любого позвоночного из геологического периода триаса был эмбрион, датированный 220 млн. лет назад; а также детеныш ихтиозавра (дельфиноподобное позвоночное), датированный 160 млн. лет назад, найденный в Германии. Несколько сот эмбрионов обрели покой в коллекциях Европы и Британии. Некоторые находились внутри материнского тела, другие были найдены окаменелыми в момент абортации матки – вероятнее всего, в результате травмы матери или ее случайной смерти.
