У непогоды имеются в запасе и другие неприятные сюрпризы, к примеру, молнии. Может быть, вы знаете старое немецкое присловье о грозе в лесу: «от дуба подальше, к буку поближе» («Eichen sollst du weichen, Buchen sollst du suchen»)? Оно основано на том, что на некоторых узловатых дубах виднеются желобки от молний в несколько сантиметров шириной, где кора лопнула до самой древесины и даже глубже. На стволах буков я такого еще никогда не видел. Однако вывод, что молнии никогда не ударяют в бук, столь же неверен, сколь и опасен. Никакой защиты буки не создают, молнии попадают в них так же часто. То, что на них не остается следов от ударов, объясняется в первую очередь их гладкой корой. При грозе обычно идет дождь, и стекающая по гладкому стволу вода образует сплошную пленку. По этой пленке электрический разряд стекает в землю, потому что вода намного лучше проводит ток, чем древесина. У дуба кора, напротив, грубая и шершавая. Стекающая вода образует мелкие каскады и падает на землю сотнями крошечных водопадов. Поэтому грозовой разряд постоянно прерывается, а самое низкое сопротивление во влажной древесине имеют при этом внешние годичные кольца, отвечающие за транспорт воды по стволу. Именно они из-за большой энергии лопаются, как от выстрела, оставляя в коре след на долгую память о пережитом.
Завезенные к нам североамериканские дугласии с их грубой структурой коры демонстрируют похожую картину. Еще более чувствительными кажутся их корни. Уже дважды я наблюдал в моем лесу, что после удара молнии погибает не только пораженное дерево, его судьбу делит с ним еще десяток соплеменников в радиусе 15 метров. Очевидно, под землей они были связаны с жертвой грозы и через корни получили на этот раз не сахарный раствор, а смертельный электрический разряд.
При сильной грозе может произойти и другое – вспыхивает пожар. Однажды ночью я стал свидетелем, как пожарная команда прибыла по тревоге в деревенский лес, чтобы потушить небольшой пожар. Молния попала в старую дуплистую елку, в пустом стволе которой пламя было укрыто от потоков ливня и устремилось вверх по трухлявой древесине. Все было быстро потушено, да и без помощи пожарных ничего особенного не случилось бы. Лес вокруг был мокрым насквозь, и огонь вряд ли перекинулся бы на другие деревья. Пожары в наших местных лесах природой не предусмотрены. Преобладавшие здесь когда-то лиственные породы поджечь нелегко, потому что их древесина не содержит смолы или ароматических масел. Поэтому ни один из наших видов деревьев не выработал оборонительного механизма в ответ на сильный жар. Что такое в принципе возможно, показывают, например, пробковые дубы в Португалии или Испании. Их толстая кора защищает их от жара почвенных пожаров и позволяет скрытым под ней почкам впоследствии снова пуститься в рост.
В наших широтах только искусственные еловые или сосновые монокультуры с их толстым огнеопасным слоем хвойной подстилки могут стать жертвами огня. Но зачем хвойные деревья накапливают в своей коре и листьях так много горючих веществ? Если в их естественных ареалах часто случаются пожары, им скорее следовало бы не так легко воспламеняться. Шведские ели в Даларне, которым явно больше 8 тысяч лет, не могли бы дожить до столь преклонного возраста, если по ним каждые 200 лет прокатывался бы пожар. Думаю, что в подобных разрушительных событиях и тысячи лет назад были повинны неосторожные люди со своими кострами, например, для приготовления пищи. Грозовые разряды, которые действительно вызывали локальные пожары, были настолько редки, что европейские виды деревьев на них не настроены. Слушая новости о лесных пожарах, обратите внимание на причину – как правило, в связи с этим разыскивается человек, по вине которого случился пожар.
О другом феномене, менее опасном, зато еще более болезненном, я и сам долгое время не знал. Наше лесничество лежит на холме, на высоте почти 500 метров над уровнем моря, и глубоко врезанные в него ручьи не вредят лесу, совсем наоборот. Однако на больших реках ситуация иная. Они регулярно выходят из берегов, поэтому по их краям формируются особые экосистемы: пойменные леса. Какие именно виды будут в них расти, зависит от особенностей и частоты половодья. Если вода поднимается быстро и стоит несколько месяцев в году, картину будут определять ивы и тополя – виды с мягкой древесиной. Они могут долго находиться в воде. Такие условия складываются в основном непосредственно по берегам, в низкой пойме, и здесь формируются мягкодревесинные леса. Места подальше от берега и часто на пару метров повыше – в средней и высокой пойме – полые воды заливают реже, а вода от весеннего снеготаяния образует крупные озера, из которых затем медленно стекает. К моменту распускания листьев вода обычно успевает сойти, и с такими условиями прекрасно справляются дубы и вязы. Их относят к твердодревесинным пойменным лесам, экосистеме, которая в отличие от ив и тополей очень чувствительна к летним паводкам. В случае позднего паводка деревья, обычно столь непритязательные, могут погибнуть, потому что их корни задохнутся.
Но настоящие муки вода причиняет деревьям после особенно суровых зим. На экскурсии по пойменному твердодревесинному лесу на Средней Эльбе мне бросилось в глаза, что на стволах всех деревьев заметны участки лопнувшей коры. Поврежденные места находились на одной и той же высоте, примерно в 2 метрах от земли. Прежде я такого не видел, и сломал себе голову над тем, как это могло случиться. Так было и с другими экскурсантами, пока сотрудник биосферного резервата не разрешил загадку: эти раны оставил лед. Когда Эльба в особенно холодные зимы замерзает, на ней образуется толстый лед. Весной вода и воздух разогреваются, лед раскалывается, а льдины увлекаются полыми водами в пойменный лес, где царапают и ударяют стволы буков и дубов. Поскольку уровень воды везде примерно одинаков, то и раны на стволах приходятся на одну и ту же высоту.
Климат меняется, и ледоход на Эльбе когда-нибудь уйдет в прошлое. Но старые деревья, современники XX века с его капризами погоды, будут еще долго своими шрамами рассказывать о пережитом.
Новые граждане
Благодаря путешествиям деревьев лес постоянно меняется. И не только лес – вся природа. Поэтому во многих случаях попытки человека сохранить определенные ландшафты терпят поражение. То, что мы видим, – всегда лишь краткий эпизод мнимого покоя. В лесу эта иллюзия почти совершенна, потому что деревья принадлежат к самым медлительным современникам нашего окружающего мира, и изменения естественных лесов можно пронаблюдать только в течение жизни нескольких человеческих поколений. Одно из таких изменений – появление новых видов. Благодаря участникам ранних научных экспедиций, привозившим растительные находки из дальних стран на родину, а еще более благодаря лесному хозяйству в лес были массово введены виды, которые никогда не нашли бы сюда дорогу сами. Такие названия, как «дугласия», «лиственница японская», «пихта великая» не встречаются ни в одной народной сказке или поэме, потому что они еще не укоренились в нашей социальной памяти. У этих иммигрантов в лесу особое положение. В отличие от видов деревьев, путешествующих естественным путем, они пришли к нам без типичной для них экосистемы. Импортированы были только семена, вследствие чего большинство грибов и все насекомые остались на их прежней родине. Дугласия и Ко смогли начать здесь совершенно новую жизнь. Это может быть весьма выгодным. Болезни, вызываемые паразитами, отсутствуют полностью, по крайней мере в первые десятилетия. В сходную ситуацию попадают люди в Антарктиде. Там воздух почти свободен от пыли и спор микроорганизмов – идеально для аллергиков, если бы этот континент был не так далеко. Когда дерево с нашей помощью запросто меняет континент, оно одним махом освобождается от множества проблем. Партнеров для микоризы оно легко найдет среди грибов, не специализированных на отдельных видах. Мигранты пышут здоровьем и вырастают в европейских лесах в гигантские стволы, да еще за самое короткое время. Неудивительно, что они создают впечатление собственного превосходства над местными видами. По крайней мере в некоторых местообитаниях это так. Виды, расширяющие ареалы естественным путем, могут закрепиться только там, где им во всех отношениях хорошо. Не только климат, но и тип почвы, и влажность должны им подходить, чтобы они могли выстоять против старых хозяев леса. А ситуация с деревьями, попавшими в лес с помощью человека, напоминает рулетку: повезет – не повезет. Поздняя черемуха, или американская вишня, – лиственное дерево из Северной Америки, которое образует изумительной красоты стволы и превосходную древесину. Нет вопросов – европейские лесники тоже хотели бы иметь его у себя в лесах. Однако через несколько десятилетий пришло разочарование: на новой родине черемуха растет вкривь и вкось, еле дорастает до 20 метров в высоту и прозябает под другими деревьями, особенно в сосновых лесах Восточной и Северной Германии. Но избавиться от попавших в немилость растений теперь уже не получается, потому что косули и олени не едят их горькие побеги. Вместо них они объедают зелень буков и дубов, на крайний случай – сосен. Тем самым они помогают поздней черемухе справиться с нелегкой конкуренцией, и в ответ она распространяется все дальше. Дугласии тоже могут спеть песнь о неизвестном будущем. В некоторых местах они уже через 100 лет после посадки превратились в настоящих гигантов, в то время как другие плантации, наоборот, вскоре пришлось полностью вырубить, как я однажды сам видел во время практики. Небольшой лесок из дугласии, не дожив даже до 40 лет, начал сохнуть. Ученые долго пытались разгадать, в чем дело. Грибы были не виноваты, насекомые – тоже. Наконец, обнаружился виновник – почва, в которой был превышен порог содержания марганца. Дугласия, как оказалось, этого не переносит. Собственно, «дугласии» здесь как таковой не существует вовсе, так называют несколько подвидов с совершенно разными свойствами, импортированных в Европу. Лучше всего подходят деревья родом с тихоокеанских побережий. Однако взятые оттуда семена были смешаны с семенами континентальных деревьев, выросших вдали от моря. Чтобы еще больше все усложнить, оба подвида легко скрещиваются и производят потомство, у которого совершенно непредсказуемо проявляются свойства обеих групп. К сожалению, понять, хорошо ли чувствуют себя деревья, часто можно лишь тогда, когда они доживают лет до 40. Если у них все в порядке, они сохраняют крепкие сине-зеленые иголки и густую сплошную крону. У помесей, имеющих слишком много внутриконтинентальных генов, стволы начинают сочиться смолой, а крона – редеть. В принципе, это всего лишь коррекция со стороны природы, хотя и несколько жестокая. Что не подходит генетически, выбраковывается, даже если этот процесс растягивается на многие десятилетия.
