На самом деле Сара вообще терпеть не могла делать что бы то ни было при свечах. Чем больше был дом, тем мрачнее он казался после захода солнца. Весной она посещала лекции в Королевском обществе, в которых рассказывали, что в будущем улицы и дома станут освещаться горящим газом, но Саре резкое бело-голубое свечение и шипение горелки, которую демонстрировали на лекции, показались еще хуже пламени свечей. Ужасная перспектива!
Ей пришлось проявить больше твердости, чем хотелось бы, но в конце концов она сумела вырваться от Нойли и поспешила вниз по лестнице в свой личный кабинет.
Получив во владение дом своего двойника, она велела убрать тяжелую резную мебель, которую любила другая Сара, и снять тяжелые бархатные шторы. Сейчас просторная комната с высоким потолком и стенами бледно-желтого цвета была залита светом, а из мебели остались лишь письменный стол в стиле шинуазри,
[28]
изящный золоченый стул и длинный диванчик-рекамье, обитый коричневым бархатом, приглашающе расположившийся у камина.
Плотно закрыв дверь в свое убежище, Сара для надежности несколько раз повернула ключ. Полуденное солнце заливало комнату, и герцогиня с облегчением сделала несколько глубоких вдохов, чтобы расслабиться. Эти несносные требования этикета иногда так раздражают! Она была не изнеженной аристократкой, а американкой, свободной от корон и тронов…
«Но если это — клетка, то очень уютная. И я любима», — напомнила себе Сара. Она переживет разлуку с родиной — в конце концов, ее соотечественники тоже оставляли свои дома и строили себе новые в странной, чужой земле. Она тоже сможет.
Сара села за стол и, слегка нахмурившись, взглянула на стопку разноцветной бумаги, сложенную рядом с неоконченным письмом к бабке. Конечно, это слуги принесли почту. Переписка герцогини Уэссекской была весьма обширна — Сара любила писать письма почти так же, как и получать их. Сара просмотрела письма, надеясь найти весточку от мужа, но только два были с оплаченной доставкой, как полагалось у высшей английской знати, и ни одно из них не было написано рукой Руперта. Она отложила их, намереваясь прочесть позднее, и взялась за остальные. На трех письмах печати отсутствовали. Два оказались приглашениями от местных семей на праздник. Но третье — нет.
Оно было написано на грубой запятнанной бумаге, которую можно найти на придорожном постоялом дворе, дважды сложено, перевязано и запечатано желтым свечным воском. Но ровный почерк выглядел явно аристократическим.
Сара схватила перочинный ножичек и перерезала веревку. Выведенные на грубой бумаге плохими чернилами строчки шли ровно и читались без труда, словно автор не мог позволить себе, чтобы письмо оказалось неразборчивым. Судя по дате, его отослали два месяца назад и…
«Из Балтимора! Кто-то пишет мне из дому!»
«Дражайшая Сара», — так начиналось письмо.
«Как бы я хотела вернуться домой».
Стыдливо осознав, что ни любовь, ни долг не могут окончательно подавить такой неуместной сейчас тяги к дому, леди Мириэль задумчиво улыбнулась, прежде чем вернуться к письму. Если бы это оказалось ее единственной проблемой! Маленькая комнатка в мансарде была самым убогим помещением в доме, который и сам-то был отнюдь не лучшим из тех, которые можно было отыскать, но зато хозяйка не задавала вопросов молодому учителю и его жене, и Луи решил, что здесь они будут в большей безопасности, чем в более богатых апартаментах.
Почти два года Мириэль с мужем с величайшей осторожностью добирались сюда — из Франции в Англию, из Англии в Ирландию, из Ирландии в Португалию, чтобы сбить преследователей со следа. Затем в Хай-Бразил в Новом Свете и сюда, к северу от Балтимора. Деньги беглецов таяли все стремительнее.
В Балтиморе в апреле стояла почти тропическая жара,
[29]
и тонкое шерстяное платье Мириэль прилипало к коже, волосы выбились из гладкой прически, и непослушные пряди падали на лоб и шею. От высокой влажности бумага становилась рыхлой и сырой, и писать на ней было трудно. Несмотря на ненастный день, Мириэль открыла оба окна своей маленькой комнатки, и жаркий ветер принес ей запах моря, заставив вспомнить о доме. Но даже море здесь было не таким, как дома, в Корнуолле. В морской запах привносились ароматы дыма и речной тины.
Мириэль грустно осмотрелась. Она выросла в обстановке, приличествующей особе королевских кровей, большую часть жизни провела словно заложница, потому стала слишком изнеженной. Прежде чем тайно сбежать с Луи, она даже и не подозревала о существовании таких убогих комнатушек и никогда бы не поверила в то, что ей доведется в такой жить. Потолок мансардной комнатушки был резко покатым — и у окна даже Мириэль, отнюдь не великанша, не могла стоять в полный рост. Вместо этого ей приходилось, скорчившись, устраиваться за обшарпанным столиком. Свет проникал в комнату через два щелеобразных окошечка, затянутых промасленной бумагой. Хотя изгнание и приучило ее к осторожности, Мириэль порой пыталась вернуть свою беззаботность, поскольку постоянная осмотрительность была невыносима для нее, как и нищенское существование. Дома она не позволила бы жить так даже слугам.
«А ведь я и сама могу стать служанкой, а то и кем похуже. Кто знает, получит ли это письмо Сара? Она моя единственная надежда, но когда все сказано и сделано, надежды остается мало».
Воздух в комнате был влажным и спертым, а открытые окна, казалось, пропускали лишь зной, а не свежий воздух. Наверное, стоило сесть за письмо ночью, приносящей хоть какой-то намек на прохладу, но Мириэль не хотела тратить последние гроши на свечи, а плата за отправку этого письма в Англию и так съест половину оставшихся денег — все, что ей еще принадлежало в этом мире. Скоро придется самой зарабатывать на жизнь — ей, дочери титулованного графа, воспитанной лишь для того, чтобы стать украшением какого-нибудь высокородного мужа!
«Но я больше чем просто украшение — Луи научил меня этому. И Сара меня не бросит. Она поклялась мне в вечной дружбе, и она, и ее герцог, и я так боюсь, что те мерзавцы, которые захватили моего Луи, что-нибудь с ним сделают… Нет. Нельзя отчаиваться! Дева Пресвятая поможет мне, если я осталась без друзей. Я знаю, что она поможет мне».
Семья Мириэль, как и королевский род Франции, следовала Старой религии,
[30]
и население Мэриленда исповедовало преимущественно католицизм. Еще с мрачных времен протестантского правления Карла Третьего те приверженцы Старой религии, что были недовольны жизнью в Англии из-за ограничений, что наложил на их единоверцев Кромвель, нашли здесь новую родину, в которой им никто не мешал служить Богу так, как они хотели. Если бы обстоятельства ее нынешней жизни не зависели так сильно от политики, Мириэль уже давно пошла бы к приходскому священнику просить о помощи. Но она не осмеливалась. Любой из здешних жителей мог оказаться ее другом — или врагом — по самым возвышенным причинам.
