Рис. 4.5. Икона святителя Николая и картина И. Репина «Св. Николай останавливает казнь невинно осужденного»
Все пять изображений на иконах написаны по одному плану. Не только черты лица, но и жест, и непременный атрибут – книга в правой руке, и одеяние – все делает образ св. Николая предельно привычным. На картине же Репина, хотя св. Николай и легко узнаваем по омофору, изображение святого далеко от канонического. Композиция картины с фигурой палача на переднем плане усиливает эмоции, которые возникают у зрителя благодаря новизне трактовки образа святого.
Для каждого человека существует оптимальный уровень новизны, при котором он испытывает определенный стресс, но новизна эта производит не настолько сильное впечатление, чтобы возникшие эмоции сделали ситуацию неприятной.
Русский человек при посещении Третьяковской галереи получает, как правило, намного больше положительных эмоций, чем при знакомстве с любым европейским музеем. С одной стороны, реальная картина производит большее впечатление, чем самая хорошая репродукция, – от новизны возникает стресс. С другой стороны, новизна в Третьяковке умеренная, так как большинство картин мы отлично знаем с детства. В первом же зале висит портрет Пушкина работы Кипренского – да у меня на букваре был этот портрет! И такое чувство узнавания сопровождает посетителя почти во всех залах. При этом, конечно же, оно дополняется радостью знакомства, словно при личной встрече с симпатичным человеком, которого ты знал только по фотографии и переписке.
На снижение новизны направлено прокручивание по радио новых песен перед выпуском их в продажу на дисках. Они начинают нам нравиться больше, если мы немного к ним привыкнем. Когда эти мелодии начинают восприниматься слушателями как нечто обыденное, их отправляют в архив и запускают новый музыкальный проект.
На театре (именно «на», так говорят театральные люди; «в театре» говорит публика) известно, что спектакль особенно хорош между 10-м и 20-м представлением. До десятого новизна слишком велика, соответственно, волнение актеров им мешает. Потом, после 20-го показа, новизна исчезает, стресс актеров снижается до минимального уровня, игра становится несколько механической, и передача эмоций в зал ухудшается.
Стремление к привычному, т. е. к отсутствию новизны и, следовательно, стресса, можно наблюдать у детей, ежедневно требующих буквального, дословного воспроизведения хорошо известной им «вечерней сказки». Поскольку на маленького человека в течение дня обрушивается лавина новой информации и он устает от напряженной психической деятельности, то, естественно, ребенок стремится свести новизну ситуации к минимуму, а для этого ему надо послушать знакомую сказку.
Аналогично маленькому ребенку взрослый человек, выбирая книгу «на сон грядущий», предпочитает либо многократно читанную, либо из определенной, хорошо ему знакомой серии «крутой детектив» или «любовный роман» – из той, что он постоянно читает. Это позволяет создать тихий, спокойный, умиротворяющий аффект, способствующий засыпанию. В староанглийской гостинице есть «и Библия, и детективы на полочке над кроватью»
[97]. Таким образом, постоялец в зависимости от своих привычек всегда может выбрать себе чтение на ночь.
Книг он, вообще сказать, не любил читать; а если заглядывал иногда в гадательную книгу, так это потому, что любил встречать там знакомое, читанное уже несколько раз. Так городской житель отправляется каждый день в клуб, не для того, чтобы услышать там что-нибудь новое, но чтобы встретить тех приятелей, с которыми он уже с незапамятных времен привык болтать в клубе. Так чиновник с большим наслаждением читает адрес-календарь по нескольку раз в день, не для каких-нибудь дипломатических затей, но его тешит до крайности печатная роспись имен. «А! Иван Гаврилович такой-то! – повторяет он глухо про себя. – А! вот и я! гм!..» И на следующий раз снова перечитывает его с теми же восклицаниями.
Николай Гоголь.
Иван Федорович Шпонька и его тетушка
Постоянная популярность серийной литературы объясняется именно тем, что ощущение новизны отсутствует при чтении очередного романа из определенной серии. Почти все романы Рекса Стаута начинается с однотипной фразы с указанием месяца и дня недели. Сквозные персонажи ведут себя именно так, как ожидает читатель. Все шутки и конфликты полностью предсказуемы. Таким образом, главное достоинство романов Стаута, Хмелевской (и ее многочисленных эпигонов) и любой другой серийной литературы – в отсутствии новизны. Сериалы о Шерлоке Холмсе, Пуаро, Мегрэ, современные «дамские» детективы, сериал о Гарри Поттере или об Эрасте Фандорине – все эти книги, погружая читателя в хорошо знакомый, а потому ясный и простой мир, служат для него эффективным и доступным средством защиты от стресса реальной жизни, уровень которого сводится к минимуму.
Отсутствия новизны авторы серийных произведений достигают не только за счет воспроизведения сюжетов, характеров персонажей и литературного стиля. Одним из приемов служит сознательное обеднение лексики. Жорж Сименон объяснял популярность своих романов именно тем, что использует не более 1500 слов. Для сравнения напомним, что такие мастера, как Гюстав Флобер и Ги де Мопассан, советовали не употреблять одно и то же слово ранее чем через 200 строк текста. Можно добавить, что выполнением этого правила обусловлена постоянная новизна впечатлений при чтении классической литературы. Однако серийные произведения пишутся с противоположной целью – по возможности исключить все, что своей новизной может вызвать у читателя стресс (следует заметить, что благодаря лексической бедности и примитивной грамматике книги Жоржа Сименона и Агаты Кристи полезны для начинающих изучать иностранные языки).
Артисты, получившие профессиональное образование, отличаются от самоучек тем, что их научили не повторяться. Точнее, боязнь самоповторов внедрилась в их подсознание. Если поэт нашел интересную интонацию, композитор – новую гармонию, а живописец – новую цветовую гамму, то они никогда не используют ее еще раз, даже если она и имела большой успех у публики. Самоучки же часто пренебрегают постоянными поисками новизны. Поэтому бόльшая часть, к примеру, авторов-исполнителей, называющих себя бардами, очень быстро утомляет слушателя. Даже несмотря на встречающиеся отличные стихотворные строки, все песни такого сочинителя звучат на один лад – «как здорово! что все мы здесь! сегодня! собрались!».
За Фомой Григорьевичем водилась особенного рода странность: он до смерти не любил пересказывать одно и то же. Бывало, иногда, если упросишь его рассказать что сызнова, то смотри, что-нибудь да вкинет новое, или переиначит так, что узнать нельзя.
Николай Гоголь.
Вечер накануне Ивана Купала
Язык научных текстов иной. Вот что пишет Д. С. Лихачев в «Книге беспокойств»:
