Обстановка тента-лазарета хорошо была знакома мне по легиону Алой Розы. Простая, наскоро сбитая кровать. Высокая тумба с ночной свечой и россыпью трав, порошков и эссенций. С другой стороны кровати обязательно стояла миска с холодной водой и тряпкой для компрессов. Однако в этой палатке, помимо кровати, на травяном полу была еще и корзина. Хныканье доносилось именно оттуда.
Я подошла к кровати. На ней, вытянувшись струной, лежал мужчина, точный возраст которого было сложно определить из-за опоясывающих его голову бинтов. Белая марля оставила свободной только узкую полоску рта. Верхняя часть тела также была перемотана, но там, где бинты спадали, обнажалась красная, в страшных волдырях кожа.
– Кто здесь? – хриплым, булькающим голосом спросил раненый. Он попытался привстать на локтях, но даже это малое движение отдалось такой болью, что рот его искривился в судороге.
– Всего лишь один из солдат его величества, – тихо ответила я. – Я услышала плач ребенка и зашла.
Солдат вдруг оживился.
– Вы, должно быть, генерал Секира? У вас властный голос, да и кроме нее я тут женщин не видел. Все рыцари-самоцветы разбежались, когда дело дошло до настоящей драки. Остались только истинные воины вроде вас. Я всегда мечтал с вами познакомиться, поглядеть своими глазами, но теперь… – и он кудахтающе рассмеялся. Повязка на голове скрывала оба глаза.
– Вы довольно бодры, – заметила я и присела на край кровати, стараясь не задеть обожженного солдата. – Лекари дали хороший прогноз?
– О, лучше не бывает, – отозвался лежащий. – К следующему утру, если не раньше, я отдам богам душу и перестану коптить это небо.
Я растерянно молчала, затих и младенец.
– Это ваш ребенок в корзине? – наконец тихо спросила я.
– Да, моя малышка, – с нежностью произнес мужчина. А затем намного суше и строже добавил: – Мы были в разведке, когда на нас напали. Выжил только я, но принес важные сведения. Я уверен, что важные.
«Так это тот самый солдат, про которого говорил Гардио», – подумалось мне. Единственный, кто уцелел. Стараясь отвлечь его от мыслей о надвигающейся смерти, я вновь спросила про ребенка:
– Как ваша дочка оказалась тут? Надеюсь, вы не брали ее с собой в разведку?
Больной слабо улыбнулся.
– Моя жена – настоящая сумасшедшая, отказалась оставаться дома. После того как король Роуэн созвал нас под свои знамена и мне пришлось уехать, она схватила ребенка и поскакала следом. Сначала я распекал ее: «Что подумают другие солдаты? Бегая за легионом короля, ты выставляешь меня на посмешище!». Но сейчас, о боги, как я рад, что она здесь и я могу проститься с дочерью. Сейчас жена вышла поискать мне опиума, чтобы снять эти адские боли. Можете взять мою девочку на руки? – попросил он. – Только посмотрите, какая она хорошенькая!
Я никогда не ладила с детьми постарше, а с младенцами все обстояло еще хуже.
Во времена моей юности стоило мне взять на руки грудничка, как я моментально оказывалась в чем-нибудь липком и дурно пахнущем. Но отказать умирающему отцу было невозможно. Поэтому, склонившись над корзиной, я аккуратно достала ребенка, завернутого в дорогое пуховое одеялко.
Малышка перестала хныкать и теперь жмурилась от света свечи. Она и правда была хорошенькой, смешно морщила носик и разевала беззубый рот. На ее головке даже росли мягкие волосы, отливавшие в полутемной палатке серебром.
– Ваша дочка – чудо, – произнесла я, уверенная, что именно такие слова хочет услышать любой отец. Но тот внезапно произнес глухим голосом:
– Мне надо исповедаться…
Я переполошилась.
– Сбегать за священником Церкви Прощения? Или позвать кого-то из монахов, служащих простым богам?
– Я не верю в богов, – отозвался лежавший. – Я верю в людей, поэтому хочу исповедаться вам.
Мне вдруг стало страшно, почти настолько же, насколько я была перепугана в Сиазовой лощине.
– Я плохой слушатель…
– А я – никудышный рассказчик. Но тем не менее судьба свела нас здесь, в этой палатке, где мне предстоит умереть. Вы зашли, повинуясь минутному зову, а меня сюда привела долгая дорога искупления. Я согрешил против женщины и судить меня должен кто-то из вашего рода.
Я в панике смотрела на корзину и думала, смогу ли быстро уложить ребенка, не причинив ему вреда, и сбежать от душевных излияний этого обезумевшего от страха смерти человека.
Но он уже начал свой рассказ.
– Знаете, она всегда называла меня «мой Принц». Другие служанки шутили над ней, но ее вера в меня была непоколебима. Она верила в меня, как в бога, и именно это ее и сгубило.
Мир начал темнеть и плыть перед глазами. Только то, что у меня на коленях лежал ребенок, не позволило мне рухнуть на пол. Я с усилием схватилась за деревянный набалдашник кровати, удерживая себя в этом мире. Хотя разум просто отказывался верить в происходящее.
– Я был наследным лордом замка. А она – всего лишь дочерью служанки высокого ранга, но росли мы вместе. Отец никогда не рассказывал, почему оказал такую милость простой девчонке. Я часто ловил его взгляд на своей подруге. Глупым подростком я думал, что это была похоть, но нет – в глазах моего отца царила печаль.
– Я не хочу слушать вашу историю! – Мне показалось, что я прокричала эти слова, но на самом деле они вырвались у меня изо рта жалким шепотом. Настолько тихим, что раненый даже его не услышал.
– Она тоже училась наукам. Я подначил ее, и она стала изучать искусство владения мечом. За что бы эта девочка ни бралась, все у нее выходило лучше.
– Ты лжешь, – прошипела я. – Ты всегда был лучшим.
Но рассказчик уже не слышал ни одного слова из внешнего мира, он плыл по волнам своей памяти.
– Вернее будет сказать так: все давалось ей легко. Чтобы получить высшую оценку по предмету, я ночами просиживал над книгами. А она весь день гоняла овец на пастбище, а потом приходила и сдавала тест чуть хуже меня. Постепенно детское восхищение во мне превратилось в жгучую и черную зависть. Как могла девчонка из низшего сословия так легко все схватывать? Мы были друзьями…
– О да, мы были.
– …Но я смотрел на нее сквозь призму, исковерканную завистью и злобой. Порой мне казалось, что Лорд предпочел бы стать отцом этой служанки и отказаться от меня, своего законного сына. Когда он приходил на урок, то хвалил ее одну, а наблюдая за нашими тренировками с оружием, нередко говорил мне что-то обидное. Это не оправдание, но я нуждался в любви отца, а тот мной пренебрегал. Как бы меня в этом ни разубеждали многочисленные няньки, я знал, что он не смог простить мне того, что мать умерла, производя меня на свет. Я был живым напоминанием о его разбитом сердце.
– …А я – вторым…
– Но хуже всего то… – Мужчина, столь знакомый мне и столь чужой одновременно, закашлялся. Я подождала, пока он уймет спазмы. Передо мной, страдающий и в бинтах, лежал человек, которому я долгие годы искренне желала если не смерти, то забвения.
