Савельич вскочил с места и, подойдя к стопке газет, лежащих на подоконнике, принялся что-то в ней искать.
Рубежное. Самолеты. В голове щелкнуло, и Мона, опустив руку в карман, попыталась достать из него розу. Рука дрожала так сильно, что ей это не сразу удалось. Савельич продолжал что-то искать на подоконнике, а Мона, с третьей попытки все-таки доставшая бумажный цветок из кармана, медленно развернула простенькую конструкцию и впилась в текст.
Зрение сбивалось, буквы прыгали словно блохи, мозг отказывался воспринимать информацию, а внутри уже все холодело:
Девятое мая. Село Рубежное. Один из самолетов, участвовавших в авиашоу, приуроченному к годовщине победы в Великой Отечественной войне, потерял управление и упал на жилые дома в селе Рубежное, N-ской области. В результате трагедии погибли три человека, среди них ребенок и беременная женщина, еще четверо получили травмы различной степени тяжести. Пять домов разрушено. Семьям пострадавших окажут помощь.
Девушка подняла глаза на Савельича, так ничего и не нашедшего в кипе газет на подоконнике, и вымученно улыбнулась, все еще отказываясь верить в собственную страшную догадку:
– Это у вас в селе упал самолет во время авиашоу?
– У нас, у нас, милая, беда такая приключилась. Все так перепугались, ребятишки плакали, а невестка моя беременная чуть не родила раньше срока, представляешь?
Мона молча кивнула и поднялась.
– Извините, мне надо идти, – с трудом выдавила она, стараясь сдержать предательскую дробь зубов и крупную дрожь.
– Иди, конечно, но ты заходи, милая, а то мне, старику, скучно тут, уже дни считаю, когда смогу к своим поехать.
Открыть входную дверь получилось со второй попытки, она вывалилась на улицу и рухнула на колени прямо в лужу, схватилась за горло и судорожно попыталась вдохнуть, но безуспешно. Словно кто-то невидимый душил ее шелковым шнурком.
Ян не выходит из библиотеки и все пишет и пишет, вся жизнь в письме. Семья Савельича погибла, но он отказывается это признавать. Эти люди психи. Психи. И хуже всего то, что они ей искренне понравились, что она не увидела, не догадалась, не почувствовала, что они все больны. Она ведь даже в какой-то безумный момент почувствовала, что обрела семью – мужа, мать, дедушку.
Сил плакать больше не было. Внутри закручивалась спираль гнева, пока все еще небольшая, но грозящая распрямиться и разорвать ее на части.
Графиня. Последняя надежда была на графиню.
Мона с трудом поднялась и, не замечая насквозь промокших джинсов, побрела к дому Анастасии. Ноги моментально заледенели, на улице похолодало, и мелкие лужицы снова подёрнулись тонким льдом. Завтра утром будет гололед, – машинально отметила она, – сюда будет тяжело добраться. Впрочем, кому сюда добираться кроме Кирилла?
Закрытые ставни и глухие звуки приобрели совершенно новое значение. Что, если за ними скрываются психи? Смотрящие – это доктора или медбратья, которые дают им лекарства и делают уколы. Поэтому здесь нет людей на улицах. Поэтому здесь вообще всего одна улица со странным набором зданий. За большие деньги Кирилл обеспечил каждому больному комфортную среду обитания – Ян сидит в библиотеке (не приходилось сомневаться, что в прошлой жизни он имел дело с книгами). Савельич, похоже, работал почтальоном, уж больно органично он смотрится за конторкой. А графиня… Ее дом был похож на небольшой средневековый замок.
Из своих британских экскурсий и курса истории Мона помнила, что многие богатые люди вовсе не жили в домах вроде тех, что показывают в фильмах про Анжелику. Замки в большинстве своем были каменными строениями с узкими лестницами и маленькими окошками-бойницами. Именно в таком и обитала графиня. Ее дом был прекрасной декорацией к тому вымышленному миру, в котором она существовала.
Спустя пару минут девушка постучала в дверь графского дома. Хозяйка открыла не сразу, очевидно умывалась – лицо мокрое, волосы растрепаны, глаза заплаканы.
– Мона? – Она искренне обрадовалась и удивилась, увидев ее.
– Можно я войду? Я упала и промочила ноги, хочу немного обсохнуть. Я вам не помешаю? – Она не оставила Анастасии шанса на отказ, протискиваясь боком в узкую прихожую и начиная разуваться.
– Нет, что вы, – покачала головой графиня, делая шаг назад и впуская гостью в дом, – проходите направо, там малая гостиная.
Мона, кивнув, направилась в указанную графиней комнату. Она уже открыла дверь, когда Анастасия окликнула ее:
– То, что вы видели вчера… – начала она.
– Он не должен вас бить. – Она обернулась и посмотрела графине в глаза.
– Это не он, – покачала головой та, – это алкоголь его таким делает. И неудачи с инвестициями, он вложил почти все деньги в акции авиакомпании, а она разорилась. Он расстроился, выпил лишнего, а я сама виновата, попала под горячую руку.
– Он не должен вас бить, – снова жестко повторила Мона, глядя на графиню, у которой на скуле уже налился багровый синяк. Анастасия отвела глаза:
– Проходите, дитя мое, я принесу чаю.
Девушка вошла в небольшую комнату с низким потолком. Уставлена милой мебелью в цветочек – диван на двоих и два кресла перед уютно потрескивающим камином. На полу потертый ковер. Хрустальная люстра погашена, угли в камине отбрасывают на старинный хрусталь багряные отблески, придавая комнате уютный вид.
Она подошла к камину, уставленному фотографиями: графиня в обнимку с красивым мужчиной – высоким, статным, волосы забраны в хвост. Мона не сразу узнала в нем того, кто избивал Анастасию накануне. Немного порочное лицо человека, живущего ради плотских удовольствий. Пухлые губы, глубокие глаза. В прошлой жизни девушка бы не сумела равнодушно пройти мимо такого красавчика, но сейчас она лишь бегло отмечала детали. Мужчина был ей ненавистен априори, хотелось вмазать по смазливой морде и выбить ему хотя бы несколько зубов.
Перевела взгляд на фотографии красивых детей – хоть на открытку, до того фотогеничны! Маленькая девочка, вот она же постарше. Профессиональное фото, снятое в лесу осенью. Багряные краски леса удивительно оттеняют темные глаза и волосы девочки. Она похожа на молодую галку – любопытна, подвижна, готовая в любую секунду сорваться с ветки и полететь навстречу новому и неизведанному.
Два мальчика-близнеца в детстве. Вот один из них постарше сфотографирован с кубком в руках.
– Это Франсуа, когда он выиграл Уимблдон, – раздался сзади голос графини, Мона вздрогнула и обернулась. Потрясла головой, стряхивая наваждение, – какая же она дура!
Столько лет, а до сих пор поддается на манипуляции и верит всему, что ей говорят, считая остальных взрослее и умнее себя. Как она могла поверить Кириллу? Графиня абсолютно нормальна. Вот же ее семья, ее дети, не только на каминной полке, но и на стенах множество фотографий. Все, как она говорила. Даже ей, Моне, человеку, далекому от большого тенниса, лицо ее сына кажется знакомым. Он реален, он существует. Пружина мягко раскрутилась и отпустила. Снежный ком внутри растаял, и девушка снова смогла свободно дышать.
