– Господин хороший, так у меня там всего четыре медяка! На хлеб хотел потратить, все что осталось!
– Хватит орать, дурнина! Так я тебе и поверил, что с пустыми карманами в город вернулся. Просто лень мне тебя в допросную тащить и выпытывать, где все остальное… Посуду завтра на рынке продашь, на хлеб и кусок сыра заработаешь… Давай, не зли меня.
Посмотрев на потертые медяки, упавшие на ладонь, лист-сержант сунул монеты ближайшему осклабившемуся солдату и погрозил пальцем Ягеру:
– Будем считать, что это не я тебя заметил, когда ты без разрешения мотался из Хапрана. Будем считать, что один молодой идиот ходил в разведку для нас и вернулся с ценными сведениями… Значит, завтра к обеду в ратушу. Я рапорт составлю, попробуй только проспать или куда-нибудь подеваться… Расскажешь все: что видел, кто на Заимках сейчас. Можешь на жизнь пожаловаться, глядишь, чернильные души на твоих обидчиков записку разрисуют, на торгах потом штраф стрясут… Главное – не вздумай куда лодку свою девать. На твой двор записана одна душа для работ по ремонту городских стен. Будешь каждый день за щебнем в каменоломни летать. Заодно и грош-другой перепадет из казны. Понял, доходяга?
– Понял, – понурился юноша, стараясь не поднимать горевшие ненавистью глаза.
– Вот и хорошо. А то как защищать вас от «сыроедов» – так нам первыми под чужие стрелы лезть. А как о городе и жителях позаботиться – ни одного голодранца работать не заставишь… Запомни, в полдень у ратуши перекличка. Кто больным сказался или еще что удумал – десять грошей штраф сразу же. Второй раз не отозвался или в бега пошел – с семьи золотой потребуют. Есть у тебя золотой? То-то же…
Дождавшись, когда незваные гости наконец-то уберутся со двора, Ягер прикрыл калитку и пошел домой. На пороге встречала мать, укутанная в испещренную заплатами накидку.
– Я молилась за тебя, сынок, – прошептала женщина и уткнулась в грудь старшего сына, так нежданно выросшего и превратившегося в единственного кормильца. – И боялась, что так и не увижу…
Наскоро перекусив, Ягер помог уложить взбудораженных возвращением сестер и крохотного брата, затем снова подсел к столу, убедившись, что за дверью во дворе никто не подслушивает.
– Хватило оставленных денег?
– Так с лихвой, с лихвой! – всплеснула руками мать. – Я же не меняла все сразу, только два золотых через товарку свою на рынке и потратила. Остальное на две части разложила и прибрала. Круп чуть взяла, масла, мяса. И все – якобы в долг, чтобы деньгами народ не смущать. Ну и по мелочи там разного… И трав чуть прикупила, чтобы отвары делать. А то ведь морозы пошли, беда просто… Ну и угля мелкого мне сосед уступил, так что до весны легко протянем… Ты-то как? Хоть с прибытком вернулся? Видела я, как солдаты мешок потрошили…
– Пусть, это лишь для чужих глаз. Хотя посуда справная, хоть и мятая да чуток поцарапана. Можно самим пользоваться… Купец, которого отвез, честь по чести расплатился. Пушниной оделил и золото выплатил. С собой я всего пять монет взял, остальное в отцовской кубышке за городом спрятал. Ну и пушнину на хутор отвез, на мед и припасы выменял. Когда от них на торги караван пойдет, привезут…
– И то хорошо, что нам зря квартал достатком смущать. Времена-то лихие, запросто или сами попытаются в карман лапу запустить, или солдат наведут. Уже какой день подряд по округе патрули рыщут, дома обшаривают. Да понаехала еще куча народу, все приличные углы заняли, боятся зимой в деревнях сидеть. Все ждут, когда северяне в гости пожалуют.
Отпив обжигающе горячий чай, Ягер спросил:
– Что делать будем? Денег у нас теперь достаточно, чтобы на юг перебраться. Может, не сейчас, а по самой ранней весне. Но «сыроеды» в самом деле в набег собираются. И хоть говорят, что вольные капитаны им живыми нужны, но война может любым боком повернуться. Не успеем охнуть, как прибьют или в рабство отправят.
– А куда ехать-то, сынок? – вздохнула женщина, подслеповато разглядывая мотающийся под сквозняком огонек свечи. – Лодку новую брать – так спросят, откуда деньги на нее взял. И бумаги нужны с разрешением, если извозом заниматься. Сам знаешь, в центральных районах с полетами куда как строже. Это у нас граница, вольницу пока не запретили. А там – всем подай, поклонись. Если не так глянул или кому дорогу перешел, вмиг голову с плеч. Или в кандалы – на работу в каменоломни… А тут хоть какая-то родня еще осталась. Да и сестру мою вспомни. Или приятелей отца, у кого ты на хуторах пушнину сторговал… Может, останемся?
Помолчав, юноша устало пробормотал, с трудом борясь со сном:
– Ладно, попозже обсудим еще раз. Слишком опасно нам здесь оставаться. Может, кого из старых знакомых попросим слово на югах замолвить. А пока я ложиться буду. Надо завтра в ратуше отметиться и выяснить, что там еще напридумывали. Камни возить – баркаса на неделю хватит максимум. И так еле в небеса поднимается. Останемся без лодки – совсем тоскливо станет…
Аккуратно накрыв шкурой заснувшего сына, мать прибрала на столе и притушила свечу. Пусть впереди ждала неизвестность, но сейчас вся семья была в сборе. И можно было ложиться самой, не вздрагивая от каждого шороха на улице. И не проливать слезы, мучаясь от неизвестности: вернется ли Ягер домой или сгинет в обрушившихся на город снежных штормах…
* * *
– За участие в походе половина срока снимается! Половина! А если кто кровь пролил или поувечился, то лечение за счет выделенной добычи. Так что прямая выгода склады не спалить, а целыми захватить.
– Про склады слышали, лучше скажи, сколько с товаров нам достанется?
В городских каменоломнях творилось невиданное. На утоптанном снегу перед бараками вещал глашатай в ярких цветах королевских пехотинцев: золотые кляксы на буро-коричневом камзоле. Взобравшись на широкую телегу, молодой парень изредка прикладывался к фляге с горячим отваром и отвечал на вопросы кандальников, плотной толпой обступивших его вокруг. Вооруженная до зубов охрана маячила в отдалении, стараясь лишний раз не попадаться на глаза заключенным. Вполне может статься, что еще к вечеру большая часть бывших душегубов превратится в отчаянных абордажников и опору трона.
– Приказ по вашему отряду гласит: четверть во благо короны, четверть городу. Оставшаяся половина – вам! Мало того, первая четверть будет потрачена на выплату за амуницию. За оружие. За провиант для похода и после него. Слышали? Половина – вам. И добычу скупают армейские оценщики. Поэтому и посчитают честно, и выплатят все до последнего медяка.
– Половина? А что не больше?
– Больше? – зазывала захохотал. – Обычно четверть в отряде остается, да с этих денег еще вычитают за утраченное в бою оружие и побитые щиты с кольчугами. Вам господин полковник просто милость оказывает, так оделяя. Столько вонючих дыр приходится выжигать, что не успеваем везде рейдеры рассылать. Поэтому и предлагаю воспользоваться моментом. Ну и если кому понравится, после похода могут не оставшийся срок кандалами греметь, а на службу завербоваться и уже постоянно в рейды ходить. Или кто прямо сейчас готов контракт на ближайшие пять лет подписать?
