– Больше, – не задумываясь, отвечал Дедушка.
– Полтораста?
– Больше…
– Ну сколько же? – недоумевал Эвин по поводу, как это так – не знать, сколько тебе лет. – Двести?
– Не помню, юный господин. Как раз после двухсот я считать перестал. Надоело.
– А разве люди по столько лет живут?
– Нет, не живут.
– Так ты, что же, получается, не человек?
– А ты, юный господин, кого перед собой видишь? Белку? Жука-светляка? Или головастика озерного?
– Не… Тебя. Человека.
– Ну, значит, я и есть тот, кого во мне видят – человек.
– Но ведь люди по полтораста лет не живут?
– Знамо дело, не живут.
– То есть выходит, ты все-таки не человек?
– Выходит, что не человек…
– Да кто же тогда?
– А кого ты перед собой видишь, юный господин?
– Тьфу ты, опять снова-здорово! Я вижу… Постой… А сам себя ты кем видишь?
– А вот это ты в точку спросил. Только дело в том, юный господин, что такое сплошь и рядом бывает: мы себя видим одними, а окружающие – совсем другими. Оттого и не понимаем друг друга…
Серьезно Дедушка говорил в тот момент или намеренно запутывал, Эвин тогда так и не смог понять. Но он четко знал одно: старик никогда зря языком не треплет. Даже если и скажет какую-нибудь очевидную нелепицу, все равно спустя какое-то время становится понятно, что он имел в виду.
Эти последние полгода Эвин с грустью вспоминал дни, когда старик был в силе, часто смеялся, беспрестанно рассказывал, объяснял и обучал, раскрывая мир перед ним, как освобождают цветок от лепестков до самой сокровенной сердцевины… И нередко мальчику казалось, что его настоящая жизнь – вот она, здесь, она только началась в Дедушкином лесу, а то, что было раньше – было словно как и не по правде, было только подготовкой к настоящей жизни.
…Как и было условлено, через два месяца в лесу они снова встретились с Симом на том самом хуторе, где Эвин провел свою последнюю ночевку под деревянной крышей, на кровати с соломенным матрасом. Сим за время разлуки заметно отъелся, залоснился (все-таки дядюшка Альва на лечение племянника выделил хорошие деньги). И сидел парень теперь за столом не на гостевом месте, а на семейном, рядом с дочкой хозяина хутора.
Сим откровенно расстроился, что вольготное бездельное времяпрепровождение закончилось и нужно возвращаться в Утреннюю Звезду. Но Эвин его успокоил, сообщив, что Красного леса покидать не собирается. Сошлись на том, что пошлют дядюшке Альве весточку: мол, Эвин Сторм просит позволения задержаться, потому что не вполне еще оправился от душевной хандры. Так и сделали. Ответ пришел через пять дней: дядюшка милостиво разрешил Эвину оставаться в лесу столько, сколько понадобится для полного выздоровления. Мальчику было, конечно, неловко обманывать дядюшку, но он успешно убедил себя, что еще немного подышать воздухом леса краснодубов не помешает. Пусть он сейчас отлично себя чувствует, а если недуг вернется?..
– Смотрите, ваше сиятельство!.. – шутливо погрозил ему пальцем на прощание повеселевший Сим (дядя передал с посыльным еще один кошель с монетами). – Не одичайте там, в глуши-то…
…Конечно, даже и речи не могло быть о том, чтобы Эвин «одичал», как выразился Сим! Помимо всего прочего, старик обучал мальчика грамоте, счету, а с особенным увлечением и энтузиазмом – истории. Некоторые события из прошлого Империи, Арвендейла, Крадрекрама, Эллосиила он подавал с такими подробностями, что можно было подумать, будто он сам был свидетелем этим событиям. А вот о своем собственном прошлом старик почему-то не рассказывал никогда и ничего… «Это неинтересно даже мне самому, – говорил он в ответ на приставания Эвина. – Значит, тем более не будет интересно кому-нибудь еще…» Учил он мальчика понемногу еще и магии, магии целительства, поскольку никакой другой не владел. Кроме того, мальчик со стариком время от времени покидали лес, навещая окрестные поселения, – к старику то и дело посылали с просьбами помочь захворавшему крестьянину или занемогшей скотине. Местные жители быстро привыкли к тому, что теперь Дедушку сопровождает Эвин, а неместные пучили глаза, когда малолетнему мальчонке с нечесаными отросшими белобрысыми волосами, в волчьей куртке, с самодельным луком за спиной деревенские мужики и бабы кланялись в ноги и называли «ваше сиятельство». А Дедушка всякий раз, когда им за пределами леса встречался незнакомец, торжественно объявлял имя Эвина, его дворянский титул и род, к которому он принадлежит. И следил за тем, чтобы и незнакомец, и сам мальчик вели себя при встрече подобающим образом.
«Никогда не следует забывать о том, кто ты есть, – говорил он мальчику. И нередко добавлял, как бы не для него, а для себя. – Если тебе посчастливилось быть хоть кем-то…»
С опушки доносились голоса. Мужские – будто хриплыми хищными ястребами метались вокруг жалобного женского, терзали и рвали его на отдельные отрывистые вскрики. Мужские голоса были незнакомы, а женский Эвин узнал сразу…
Мальчик быстро и неслышно скользнул под кустарник, густо сковывавший пространство между редкими на краю леса деревьями.
То, что увидел Эвин, заставило жарко вспыхнуть его лицо.
Двое лохматых, бородатых оборванцев – один жилистый, верткий с узкими злыми глазами, другой костлявый, долговязый с каким-то несуразно плоским лицом, на котором чужеродным наростом смотрелась бесформенная шишка носа, – валяли по траве истрепанную женщину, Мэйди, жену кузнеца из близлежащей деревни; пинали, рявкали, драли волосы, явно наслаждаясь ее беспомощностью и страхом. Не спешили переходить к, собственно, делу… А к какому именно делу, какая участь была уготована несчастной – насчет этого Эвин, несмотря на свое малолетство, не сомневался. Он много всяких-разных разговоров наслушался по деревням… Да и Дедушка не смущался откровенно отвечать на те вопросы, которые иногда осмеливался задавать ему мальчик.
Эвин инстинктивно потянулся за луком. И только теперь понял, что забыл свое оружие впопыхах там, где застали его крики с опушки. Нож? И нож, которым мальчик подравнивал новую тетиву, остался торчать из земли рядом с луком. Только колчан со стрелами болтался у мальчика за спиной – и больше никакого оружия при нем не было.
– Дедушка! – мысленно простонал Эвин.
Да что дедушка? Старик далеко в лесной чаще, до него отсюда ходу – несколько часов. Кричи не кричи – он не услышит…
– Кричи-кричи! – отозвался эхом его мыслей один из оборванцев, обращаясь, конечно, не к мальчику, которого не мог видеть, а к испускавшей истошные полувизги-полурыдания Мэйди. – Никто тебя тут не услышит…
Эвин вытащил из колчана стрелу. Все-таки какое-никакое, а оружие.
А носатый бродяга тем временем поднял женщину с земли, заломив ей руки за спину.
– А ну-ка, ну-ка, покажи, чем богата! – с хлюпаньем втянул слюну жилистый, прыгнул к Мэйди вплотную и рванул на ней сорочку.
