До нынешнего дня всё было наоборот — Герти нянчилась с Саймоном больше, чем со старшими. В юности она мечтала о карьере учёного, любила лежать у фонтана в парке Вашингтон-сквер с томиком Кафки, Ницше или Пруста. Но в девятнадцать встретила Шауля, который, окончив школу, вошёл в дело отца, а в двадцать забеременела. Она ушла из Нью-Йоркского университета, где получала стипендию, и перебралась в квартиру неподалёку от «Швейной мастерской Голда», которая перейдёт к Шаулю, когда его родители отойдут от дел.
Вскоре после рождения Вари Герти устроилась в юридическую фирму администратором — до неприличия рано, по мнению Шауля. По вечерам она по-прежнему уверенно правила их семейной лодкой, а по утрам надевала платье, подкрашивалась румянами из круглой коробочки и, оставив детей у миссис Альмендингер, неслась со всех ног на работу. Зато когда родился Саймон, Герти вместо обычных пяти месяцев задержалась дома на девять, а там и на полтора года. Она везде носила его на руках, в ответ на его плач не выходила из себя, а тетёшкала, пела ему песенки — занятия, прежде для неё тягостные, теперь вызывали сладкую грусть. Ведь она знала, что это не повторится: вскоре после рождения Саймона, когда Шауль был на работе, Герти сходила к врачу, вернулась с пузырьком пилюль — «Эновид» было написано на этикетке — и спрятала его поглубже в ящик с бельём.
— Саймон! — завывает она как сирена. — Подай мне вот это! — И указывает на подушку, лежащую на кровати прямо возле её ног. Или зловещим шёпотом: — У меня пролежень — слишком долго с постели не вставала.
И Саймон, превозмогая отвращение, осматривает её заскорузлую пятку
— Это не пролежень, ма, — объясняет он, — это мозоль.
Но Герти уже не слушает, а требует текст кадиша, или кусочек рыбы, или шоколад с поминальной тарелки, принесённой рабби Хаимом.
Саймон мог бы подумать, что Герти нравится им командовать, если бы она не плакала по ночам — в подушку, чтобы дети не слышали, но Саймон всё равно слышал — и не лежала бы, сжавшись в комок, на постели, которую двадцать лет делила с Шаулем, и не выглядела бы беспомощной девочкой, словно в тот день, когда они встретились. Шива
[10] она соблюдает с неожиданным для Саймона рвением, ведь Герти всегда верила в приметы сильнее, чем в Бога: встретит похороны — трижды сплюнет; рассыплет соль — бросит щепотку через плечо, а когда была беременна, старалась не ходить мимо кладбища, и вся семья постоянно меняла маршруты с 1956-го по 1962-й. Шаббат она всегда встречала обречённо, как нежеланного гостя, однако всю траурную неделю не пользуется косметикой, не носит украшений и кожаной обуви. Будто бы в знак покаяния за отказ от криа, день и ночь ходит в чёрном платье-футляре, не замечая пятна от подливки на юбке. Так как деревянных табуреток в доме нет, кадиш она читает, сидя на полу, даже Книгу Иова пытается читать, щурясь и поднося поближе к глазам Танах. Отложив книгу, она дико озирается, как потерявшийся ребёнок; затем следует крик: «Саймон!» — и какая-нибудь будничная просьба: принести фрукты, кекс, открыть или закрыть окно, подать одеяло, тряпку, свечу.
Когда в доме собирается достаточно людей для миньяна
[11], Саймон помогает ей застегнуть новое платье, подаёт домашние туфли, и Герти выходит на молитву С ними те, кто много лет прослужил у Шауля, — счетоводы, швеи, закройщики, продавцы и младший компаньон Шауля Артур Милавец, тридцатидвухлетний, тощий, с орлиным носом.
В детстве Саймону нравилось у отца в мастерской. Счетоводы давали ему для игры скрепки и лоскутки, и Саймон гордился, что он сын Шауля — по его светлому кабинету и всеобщему почтению ясно было, что Шауль здесь главный. Качая Саймона на коленях, отец показывал ему, как кроить и шить. Когда Саймон подрос, Шауль стал брать его с собой на ткацкие фабрики за твидом и шелками, что будут в моде в новом сезоне, и в магазин «Сакс Пятая авеню», где он покупал последние модели, чтобы взять их за образцы. После работы, когда мужчины собирались у Шауля в кабинете поиграть в черву или покурить сигары и обсудить забастовку учителей или ассенизаторов, Суэцкий канал или войну Судного дня, Саймону разрешалось посидеть рядом.
Тем временем мало-помалу проступило из мрака и предстало наконец перед Саймоном во всей неотвратимости его будущее. Дэниэл с детства мечтал стать врачом, а младшему, Саймону, всегда было неуютно даже в собственном теле, не говоря уж о двубортном костюме. Когда он стал подростком, женские тряпки ему прискучили, а от прикосновения к шерсти стали чесаться руки. Ему было не по себе от напряжённого внимания Шауля — он чувствовал, что не за горами день, когда отец удалится от дел, пусть в это пока и не верилось. Он огрызался на Артура, который всегда был на стороне отца, а его, Саймона, гонял туда-сюда, как собачонку. А главное, с сожалением понял, что мастерская для Шауля настоящий дом, а работники знают его лучше, чем родные дети.
Сегодня Артур явился с закусками и подносом копчёной рыбы. Вытянув длинную, как у гуся, шею, он целует Герти в щёку.
— Что же нам делать, Артур? — причитает Герти, уткнувшись ему в пиджак.
— Ужас, — откликается Артур. — Кошмар.
На его плечах и стёклах роговых очков поблёскивают дождинки, но взгляд цепкий.
— Слава богу, что есть вы. И Саймон, — говорит Герти.
В последнюю ночь шива, когда Герти уже спит, они вчетвером забираются на чердак. Все изнурены и подавлены, воспалённые глаза обведены тёмными кругами, животы свело. Острота горя не притупилась; Саймон и не верит, что горе может когда-нибудь отступить. Дэниэл и Варя устроились на рыжем бархатном диване с продранными подлокотниками, Клара, сев на пёструю оттоманку, доставшуюся от покойной миссис Блюменстайн, наливает бурбон в четыре щербатые чашки.
— Итак, ваши планы? — Саймон, сидя на полу по-турецки и помешивая пальцем янтарную жидкость, бросает взгляд на Дэниэла и Варю. — Завтра отчаливаете?
Дэниэл кивает. И он, и Варя едут утренним поездом каждый в свой университет. С Герти они уже попрощались, дав слово вернуться через месяц, сразу после экзаменов.
— Дальше тянуть некуда, провалюсь, — поясняет Дэниэл. — Кое-кого из нас, — он подталкивает ногой Клару, — волнуют такие пустяки.
Клара через две недели заканчивает школу, но уже объявила родным, что на выпускной не идёт. («Вышагивать друг за дружкой в ногу, как пингвины? Очень надо!») Варя изучает биологию, Дэниэл надеется стать военным врачом, а Клара учиться дальше не собирается. Она мечтает творить волшебство.
Клара провела уже девять лет в ученицах у Ильи Главачека, старого эстрадного актёра и иллюзиониста, и подрабатывает у него в магазине «Илья и К°: Всё для магии». В магазин она впервые попала, когда ей было девять — в тот раз она купила у Ильи «Книгу гаданий», а теперь Илья ей как второй отец. Чешский иммигрант, очевидец двух мировых войн, Илья — семидесятидевятилетний старик, похожий на тролля, скрюченный артритом, с белоснежным пушком на лысине — рассказывает невероятные истории о своей сценической жизни — о том, как разъезжал по мрачнейшим из паноптикумов Среднего Запада и его карточный стол стоял в шаге от заспиртованных человеческих голов; как в пенсильванском шапито он показывал трюк с исчезновением бурого сицилийского ослика по кличке Антонио, под шквал аплодисментов тысячи зрителей.
