На этой неделе я впервые в жизни увидел крысу. Она вылезла из дальняка и не была убита только по причине того, что мусор вывозят редко, — она разложилась бы в камере. Закрыли дальняк бутылкой с водой, крыса вновь попыталась к нам проникнуть, но сил ей не хватило, так что мы в безопасности.
Шконки в камере рассчитаны на людей ростом не выше 170 см, и металла в каждой килограмм по 150, не меньше. Ну, ничего, придется крепануться, главное, коллектив приятный; много играю в шахматы.
Еще раз встречался с людьми из Управления, рассказал им, как отреагировали местные руководители на наше общение. Мне предложили переехать на любой другой московский Централ, я поблагодарил за дельное предложение, но отказался, так как с арестантами здесь у меня сложились нормальные отношения, а все сложности и проблемы связаны исключительно с администрацией. Меня спросили: какова причина, побудившая рассказать о событиях в Бутырке публично? Может быть, это направленная против кого-то акция? Я попытался объяснить, что корни происходящего не имеют к ФСИНу непосредственного отношения. На примере Бутырской тюрьмы — я уже не говорю о примере моего уголовного дела — я вижу, что какими бы несовершенными ни были наши законы, но прежде чем их гуманизировать и совершенствовать, нужно хотя бы соблюдать имеющиеся.
Сейчас не война, нет чрезвычайной ситуации, чтобы оправдать повальные аресты бизнесменов и содержание под стражей любой ценой, как это сегодня происходит. Хотите арестовывать — вопросов нет, обеспечьте соответствующие своему же закону условия, а если не можете, — к примеру, денег нет — избирайте другую меру пресечения: залоги, поручительства, домашний арест. Тем более, технические средства для этого имеются.
Я в конце апреля прочитал в «Ведомостях» интервью с депутатом Госдумы Груздевым, который рассказал о законопроекте, предусматривающем зачет одного дня пребывания в СИЗО за 2 или за 3 дня, в зависимости от тяжести преступления. Хороший, честный законопроект, компенсирующий заключенным многие тяготы, которые они нести не должны. Непонятны только два момента: во-первых, почему этот законопроект до сих пор не стал законом. Во-вторых, в законопроекте идет речь о том, что компенсируется только время, проведенное в СИЗО до суда. Мне представляется это несправедливым, так как от того, что заключенный стал ездить на суд, условия его содержания лучшими не становятся. Тем более, мне известны истории, когда человек судится гораздо дольше, чем сидит под следствием, и не по своей вине, а потому, что суд назначает по одному заседанию в месяц. Кто компенсирует этому человеку нерадивость суда?
06.06.09
Несколько дней назад меня вызывал к себе один из местных руководителей. Сделал он это грамотно, дождавшись, когда ко мне перестанут приезжать сотрудники Управления. Начальник дал мне неделю на то, чтобы мой дневник был удален из интернета. В противном случае он пообещал создать мне максимум проблем. Я воспользовался этим визитом, чтобы выяснить судьбу своего телевизора, который был вынесен из моей камеры сотрудником службы режима. Мне ответили, что телевизор потерян. Надеюсь, что арестанты здесь так же бесследно не пропадают.
Вчера ко мне подошел хорошо знакомый мне офицер и спросил, не жалею ли я, что все это опубликовали. Я ответил — никоим образом. «Все правильно, — сказал он, — это все правда». Предельно внимательными к нашей камере стали и доктора: у Гоги при задержании отбили почки, так новый доктор постоянно выдает ему лекарства и делает уколы. Гоги благодарит меня, говорит, что такое отношение связано с тем, что я сижу в этой камере.
Подробнее см. Приложение 3
10.06.09
Сегодня Мосгорсуд рассмотрел мою кассационную жалобу (см. об этом же пост жены). Суд оставил удручающее впечатление, хотя, конечно, никаких иллюзий у меня не было. Но я думал, что хотя бы по форме суд будет придерживаться норм приличия. К большому сожалению, судьи не дали мне высказаться: в какой-то момент просто отключили связь (на суд меня не возили, в Мосгорсуд вообще редко возят — связь была по видеоконференции). Судьи не захотели ни увидеть, ни услышать, что единственным доказательством в моем деле является ксерокопия с подписью, экспертизы которой никто не проводил, — потому что невозможно провести экспертизу ксерокопии.
Судей было трое. Им хватило пяти минут, чтобы разобраться в моих 19-ти томах экономического дела. Интересно, сколько времени уходило у троек в 30-е годы на вынесение «абсолютно легитимных» приговоров? Какими бы хорошими ни были законы и даже отдельные граждане, их соблюдающие, но во многих наших согражданах засела генетическая, ничем не оправданная жестокость — наследие ХХ века. Кто понес наказание за то, что творилось с народом — несколько человек, расстрелянных вместе с Берией в 1953 году. А как же те, кто выносил приговоры, писал доносы и приводил приговоры в исполнение? Многие из них еще живы и здоровы, получают пенсии и учат своих внуков и правнуков быть беспощадными. Их не судили даже тогда, когда об этих преступлениях много говорили в конце 80-х годов. Пытались осудить Пиночета, нашли и выслали Демьянюка, а наши-то что?
18.06.09
Большая часть недели прошла относительно спокойно. Тюремные будни. Перед свиданием с женой встретил одного своего знакомого, с которым сидел в одной камере в марте, — бывшего чиновника, отставного и заслуженного военного, прошедшего горячие точки, я писал про него несколько строк. Он, оказывается, прочитал мой дневник, и спросил: «Зачем я передал его высказывания, ведь получается, что он порочит власть». Я удивился и спросил: разве это не его слова? Но увидел перед собой человека, который боится собственной тени. Перед чем он испытывает такой страх? Он уже сидит, и суд не сделал скидки ни на один день за его реальные боевые заслуги, умножив их на ноль. При этом он не организатор группы (как я, например, хотя сижу один и не со всеми своими подельниками знаком), преступление его не закончено (так в приговоре и сказано — покушался на совершение преступления, причем экономического), а срок ему дали такой же, как и мне. Его с потрохами сдали свои же, чиновники, поставили на нем крест и забыли, а он боится себе в этом признаться. Таких людей жаль.
Ближе к концу недели в нашей камере практически полностью поменялся состав. А сегодня, видимо, по истечении отведенного мне срока для удаления из интернета дневника в камере прошел достаточно жесткий обыск. Уже стало хорошей традицией последних недель, что обыск проходит с личным участием замначальника тюрьмы по режиму подполковника Дерюгина (прим. жены: муж называет его Дерюгиным, хотя я пыталась попасть к нему на прием, на двери он обозначен как подполковник Дюрягин — но не изволил принимать в приемные часы). Он, в очередной раз пролистывая мои записи, отложил в сторону тетрадку, в которой я вел свой дневник, и уведомил меня, что унесет ее с собой, почитать. Я обратил его внимание на то, что согласно пункту 6 статьи 17 ФЗ № 103 я имею право «хранить при себе документы и записи, относящиеся к уголовному делу, либо касающиеся вопросов реализации своих прав и законных интересов, за исключением документов и записей, которые могут быть использованы в противоправных целях, или которые содержат сведения, составляющие государственную или иную охраняемую законом тайну». В моих записях не содержится планов тюрьмы, указаний возможным подельникам, а также государственных или иных охраняемых законом тайн. Господин Дерюгин дал мне слово офицера, что поскольку он отвечает за режим, и будет знать, когда я отбуду на этап, то вернет мне мои записи в обязательном порядке. Я не стал особо упорствовать, понимая, что при желании тетрадь могут отобрать под каким-то другим предлогом, тем более что я вел черновой конспект записей в другой тетради. В тюрьме надо хеджироваться во всем.
