Замначальника УФСИн поделился со мной своими наблюдениями — он попал в УФСИН недавно, перейдя на работу из МВД и побывав по обмену опытом во Владимире, где ожидал увидеть жесткий по условиям, воспетый в песнях Владимирский централ. По его словам — по условиям содержания — Владимирский централ просто санаторий по сравнению со многими московскими тюрьмами, в частности, с Бутыркой.
Самая тяжелая неделя в Бутырке. У меня выбивают деньги — и блатные, и администрация
29.03.09
За неделю произошло очень много событий. Перед тем как начать официальную беседу с представителем УФСИН по Москве, я смог переговорить со своим адвокатом, который, по счастью, пришел ко мне в тот же день. Он мне сказал ключевую вещь — о нашем разговоре с операми из Управления станет сразу известно в тюрьме. На этом я и строил свой расчет, так как за предшествующие сутки выяснил, что интересую в тюрьме как администрацию, так и блатных — и тех, и других на предмет получения с меня денег.
Когда я вернулся в камеру, началась одна из самых тяжелых моих недель в Бутырке. После того как я объявил И., что не готов договариваться по антенне, поскольку, по моей информации, этапов в нужную мне сторону в Бутырке нет, а значит, не может быть 100-процентной гарантии исполнения договоренностей, наши отношения резко накалились. И. заявил о возможности остановки в Бутырке «воровского хода», если антенна не будет установлена — со всеми вытекающими для меня последствиями. И. в итоге признал, что никаких гарантий мне дать не может — и перешел к другой тактике «диалога». Он стал пытаться делать мне замечания и внушения по мелким бытовым вопросам, причем нарочито громко и оскорбительно. Я отвечал ему максимально корректно и сдержанно, что заводило его еще больше. В результате он не придумал ничего лучшего, как прибегнуть к последнему аргументу: схватил алюминиевую тарелку и попытался ударить меня по голове. С учетом того, что И. ростом мне по плечо, это выглядело не бог весть как угрожающе, а главное, мой ответный удар мог его покалечить — или, во всяком случае, повредить его очки. В результате намерения нас обоих так и остались намерениями: нас окружили со всех сторон и разняли. Братежня И. в этой стычке не поддержала. Хотя мы разошлись по разным углам, как боксеры на ринге, обстановка продолжала оставаться накаленной и настигла высшей степени накала в понедельник утром, после визита И. к одному из руководителей тюрьмы. Он рассказал И., что в субботу в Бутырку приезжал начальник управления по Москве, и что ему известно о ряде нарушений в тюрьме, в том числе о желании установить антенну за мой счет в обмен на интересующую меня зону. По возвращении И. был вне себя от ярости. Ярость его могла вылиться в очередную стычку, но офицер, который в свое время помог мне отбиться от мвдэшных оперов, лично зашел за И. и увел его для беседы, по возвращении с которой И. переключил свою агрессию на своего же, на сокамерника из братежни, который чуть было не умер предыдущей ночью от передоза — если б помер, мог бы поставить крест на отработанных И. каналах поставки в тюрьму наркотиков.
В четверг вечером меня перевели обратно на Большой Спец в четырехместную камеру, где меня уже встречал мой единственный сокамерник С.С. Его тоже перевели в эту камеру в один день со мной. Последние 15 суток С.С. провел в карцере. Раньше я виделся с С.С. и был с ним знаком, встречал его несколько раз в храме. Благодаря тому, что С.С. заехал в камеру на несколько часов раньше меня, он уже сумел наладить максимально комфортные для тюрьмы условия: нам включили горячую воду, поставили душ и современный двойной светильник с очень хорошими лампами. Света получилось гораздо больше, чем в предыдущей камере. В общем, по сравнению с общей камерой, здесь санаторий. Единственный минус — ни у меня, ни у него не осталось телефона, и нам по этому поводу светит особое, пристальное внимание: теперь для нас обоих наличие телефона — это прямая дорога в карцер. К тому же понятно, что если у нас найдут аппарат, мы окажемся не потерпевшими от милицейского произвола, а вроде уже и сами правонарушители.
Как назначить «питерского»: нужно посадить кого-то из работающей команды
31.03.09
Мой новый сокамерник сидит уже 23 месяца, суд идет последние полгода. Его обвиняют в попытке совершения мошенничества, то есть по ст. 159 часть 4 через ст. 30. Он москвич, есть малолетний ребенок, до ареста занимал высокий пост. Все это суд не интересовало при вынесении ему постановления об избрании меры пресечения. Не обратил суд внимания и на боевые заслуги моего сокамерника, на его высокое офицерское звание и ордена, полученные за реально пролитую им кровь.
Суть его дела такова: нужно было уволить руководителя одной из федеральных структур, чтобы назначить на его место кому-то нужного питерского человека, который работал замом руководителя. А для того, чтобы снять руководителя федеральной структуры, нужны веские основания. Вот и решили посадить кого-то из команды этого руководителя, и не просто одного, а создать группу — вроде как пятая колонна. Это уже отличный повод задать руководителю вопросы: что же это ты, батенька, мышей не ловишь? У тебя под носом вон чего — организованная преступная группа орудует, а ты чего? Пора бы тебе отдохнуть, здоровье свое поправить — а то ведь можем сами доктора прислать. К сожалению, эта аргументация стала в последнее время слишком хорошо известна. Человека в итоге сняли, а люди остались сидеть. Трагизм — или комизм — этой ситуации в том, что со своими предполагаемыми подельниками мой сокамерник познакомился лишь в зале суда, да и у потерпевшего к ним нет никаких ни финансовых, ни каких бы то ни было еще претензий. Соответственно, отсутствует и ущерб. Но при этом все равно люди продолжают сидеть — впрочем, как и я.
В Бутырку С.С. попал в конце прошлого года, его перевели из другого изолятора. К нему сразу же стали подходить сотрудники оперативной части и требовать с него денег на ежемесячной основе — как и с меня. С.С. отказался. К нему в камеру стали подселять зеков (в моей трактовке здесь зек — это арестант по классической уголовной, а не по экономической статье). Один из них, вернувшись в камеру прихрамывая, признался С.С., что его вызывал опер и принуждал подписать на С.С. показания, придуманные и написанные самим опером. Когда зек отказался — а среди зеков много порядочных людей — опер стал его избивать, для убедительности. В итоге, когда у С.С. был день рождения, и ему удалось затянуть в камеру бутылку французского коньяка, зеки, которые так громко умеют говорить о понятиях и чести, все-таки сдали его. Вечером в камере прошел обыск, коньяк изъяли. С.С. дали максимально возможный срок содержания в карцере, 15 суток, несмотря на то, что у него очень серьезная болезнь почек, и давать свое согласие на помещение его в карцер местный главврач, по прозвищу Доктор Смерть, просто не имел права.
Начальник Бутырки спросил: «Разве тебе не объяснил положенец, что не по понятиям писать жалобы?»
02.04.09
Сегодня мне впервые удалось попасть на прием к начальнику тюрьмы. Я решал с ним текущие вопросы, после чего он спросил: зачем я рассказал о некоторых событиях, происходивших здесь со мной, людям из Управления, то есть вынес сор из избы. У меня был простой ответ: мною было написано более 10 заявлений с просьбой о личном приеме у начальника, которые остались без ответа. На что он просто ошарашил меня вопросом: «А разве положенец централа, с которым ты сидел в одной камере, не объяснил тебе, что не по понятиям так поступать?» Ну и что мне было после этого с ним обсуждать? То, что начальник обязан заботиться о заключенных, а не заниматься прямым вымогательством денег? Ведь положенец, хотя и назначен формально ворами, выбран начальником по принципу наибольшей покладистости — мне ведь известно, как все это происходило.
