Теплыми летними днями мы с ней ходили гулять по пляжу. Я любил океан. С его берега виден край света.
– Позволь спросить тебя, Эме. Мир круглый или плоский как тарелка?
Она смеялась и брала меня под руку. Думала, что это шутка.
Какое-то время я был счастлив.
Ее отец погиб под Верденом. Возлюбленный – на Сомме. Она повстречала другого и, когда он сделал ей предложение, просила, чтобы я отпустил ее замуж. Я дал согласие, хотя сердце мое было разбито. Когда она ушла, я не стал нанимать другую прислугу. Заколотил дом и вернулся в Штаты.
Сначала я остановился в Нью-Йорке. У меня сохранилась там квартира. Немного писал. Больше пил. Бродил по улицам. На месте сгоревшего оперного театра построили банк. Теперь там совсем другое общество. И другие правила охоты. Монстрология мертва, но все мы как были, так и остались монстрологами, и будем ими всегда. Днем меня часто можно было видеть в парке: одинокий мужчина на скамейке в окружении голубей – привычная картина. Ведь я по-прежнему сидел в стеклянной банке, я не перестал быть пленником янтарного глаза. Ты – моя память, повторял он мне одну бессонную ночь за другой. Так оно и было: я стал бессмертным, мешком, полным льда Джудекки.
Двадцатые годы двадцатого века закончились всеобщим банкротством, и однажды, открыв газету, я прочитал о самоубийстве человека, который прыгнул с Бруклинского моста. Его звали Натаниэль Бейтс. В заметке сообщалось также о месте и времени поминальной службы.
Бывалый охотник и следопыт, я решил, что она не заметит меня, но, когда гроб с телом ее отца опустили в землю, она меня все же увидела – я стоял за деревом. Прошли годы, она была уже не молода, но синева ее бездонных глаз оставалась беспримесно-чистой, как прежде.
– Уильям Джеймс Генри, – сказала она. – Нисколько не изменился.
– Я должен тебе кое-что сказать, – ответил я.
Высокий, широкоплечий мужчина посмотрел на нас от могилы. И нахмурился.
– Это твой муж? – спросил я у Лили.
– Последний. Обещай, что не станешь бить его под дых, потрошить или скармливать какой-нибудь твари.
– О, с этим покончено. Я давно перестал убивать людей.
– Как грустно ты это говоришь.
– Я не чудовище, Лили.
– Нет, ты больше похож на призрак. Пугающий, но бессильный. В чем дело?
– Какое дело?
– О котором ты хотел со мной поговорить.
– Ах, это. Да так. Ничего особенного.
– Помнится, ты еще сорок лет назад хотел поговорить со мной о чем-то – значит, все-таки что-то особенное.
Был чудный весенний день. Безоблачный. Нежаркий. Сикомор в дымке нежно-зеленых листочков. Мужчина у могилы следил за нами хмурым взглядом, но к нам не подходил.
– Как его зовут? Твоего последнего мужа?
Она ответила.
– Джеймс? – переспросил я, думая, что она не назвала его фамилию. – Как философ?
– Нет, Джеймс его второе имя.
– А. Значит, его родители восхищались обоими братьями.
– Какими братьями?
– Его брат писал романы.
– Чей брат?
– Того философа.
Она засмеялась – снова на серебряный поднос посыпались монеты.
– Пойдем куда-нибудь, – предложил я. – Выпьем.
Она перестала смеяться.
– Сейчас?
– Отпразднуем жизнь твоего отца.
– Но я не могу пойти с тобой сейчас.
– Ну, давай попозже. Вечером.
– Не могу.
– Почему нет? Он возражать не будет. – Кивок в сторону хмурого мужчины. – Я безобиден; ты же сама сказала. Безвредный призрак.
Она отвернулась. Ее профиль в тени сикомора был особенно очарователен.
– Не понимаю, зачем ты пришел сюда, – прошептала она, поднимая лицо к небу. Его синева померкла на фоне ее глаз.
– Я хотел тебе кое-что сказать.
– Так почему не говоришь и не уходишь?
Я вытащил из кармана старую фотографию. Увидев ее, она вдруг снова обрадовалась.
– Где ты ее взял?
– Ты сама дала ее мне. Не помнишь?
Она покачала головой.
– Какая я была толстая.
– Всего лишь детская припухлость. Ты тогда сказала – ты помнишь, что ты сказала? – «когда тебе будет одиноко».
– Правда? – И она опять засмеялась.
– И еще «на удачу». – Я убрал фотографию обратно в карман. Боялся, как бы она не забрала его у меня.
– Ну и как, помогло? – спросила она. – Принесло удачу?
– Она всегда со мной, – сказал я, имея в виду фотографию. – Он хороший человек? Не обижает тебя?
– Он меня любит, – сказала она.
– Если он когда-нибудь тебя обидит, приходи ко мне, я с ним разберусь.
Она покачала головой.
– Знаю я, как ты разбираешься.
– Я рад видеть тебя, Лили. Я боялся, вдруг тебя… не будет.
– С чего бы это?
– Я… нездоров.
– Ты болен?
– Заразной болезнью. Которая может передаваться с невиннейшими поцелуями.
– Ты это хотел мне сказать?
Я кивнул. Она сказала:
– Я здорова. Совершенно здорова.
Ее муж махал нам рукой. Я заметил, а она не обратила внимания.
Я сказал:
– Он мне нравится. У него хорошее лицо – не слишком красивое, но благородное. И имя у него приятное. Философ – писатель. Писатель – философ.
Она пристально посмотрела на меня. Может быть, я шучу?
Вдруг она поднялась на цыпочки и прижалась к моей щеке губами.
Самый невинный поцелуй.
Глава пятая
Вы знаете, кто я?
Незнакомец, что стоит за вами в очереди в кассу. Человек в поношенном пальто, которого вы видите, спеша по людной улице. Он спокойно сидит на скамье в парке, читает газету. Он двумя рядами позади вас в полупустом театре.
Вы не обращаете на него внимания.
Он бывалый охотник и терпеливо сторожит свою добычу. Годы не в счет. Десятилетия проходят бесследно. Его добыча прячется в зеркалах. Она живет в одной десятитысячной доле дюйма от поля его зрения.
Это его секрет.
Он просыпается от тревожного сна, услышав свое имя. Кто-то зовет его. Он встает, шарит в темноте в поисках потрепанной шапчонки, которой нет рядом, хочет идти на зов, которого не было. Он – охотник, и он же – добыча. Козленок, привязанный к столбу.
Это его секрет.
