– Просто отдайте ее мне, – сказал Боннвиль. – Все равно вам не уйти.
– Зачем она тебе? – Малкольм еще крепче прижал девочку к груди.
– Затем, что он чертов извращенец, – сказала Элис.
Боннвиль негромко рассмеялся.
Сердце у Малкольма колотилось так сильно, что в груди болело. Он почувствовал, как напряглась Элис. Надо, чтобы Боннвиль так и продолжал смотреть на них… потому что пропажи своей лодки он пока не заметил.
– То, что вы говорили там, внизу, через дверь – это все неправда! – крикнул мальчик.
Он держал Лиру, крепко прижимая ее к себе левой рукой. Аста, превратившаяся в мышку, о чем-то шепталась с ней и с Паном. Правой рукой Малкольм шарил за поясом, пытаясь нащупать рукоять ножа. Увы, руки у него так тряслись, что он боялся уронить оружие, прежде чем сумеет пустить его в ход. К тому же… Он что, и правда сможет ударить ножом живого человека? До сих пор Малкольм ни разу и мухи не обидел, а драться ему случалось только на детской площадке в школе… да и то это была скорее возня. Даже когда он столкнул в реку того мальчишку, который переправил «S» на «V», превратив «Дикарку» в «Сосиску», он сам же и вытащил его обратно, причем сразу.
– Откуда тебе знать, где правда? – мягко сказал Боннвиль.
– У вас голос меняется, когда вы врете, – сказал Малкольм.
– О, неужели ты веришь в такие глупости? Может, еще и в то, что в глазу у человека отпечатывается последнее, что он видел перед смертью?
Малкольм нащупал рукоятку ножа.
– Нет, в это я не верю, – храбро сказал он. – Но что вы собираетесь с ней делать?
– Она – моя дочь. Я собираюсь дать ей приличное образование.
– Нет, она не ваша. Придется придумать причину получше.
– Ну, хорошо. Я собираюсь зажарить ее и съесть. Ты вообще представляешь себе, как вкусны бывают…
Элис плюнула в него.
– Ах, милая, – переключился на нее Боннвиль. – Мы могли бы стать с тобой друзьями. Даже больше, чем просто друзьями. Мы уже почти стали так близки, ты и я! Но посмотри, до чего мы дошли. Неужели мы упустим такой прекрасный шанс из-за этих пустяков?
Малкольм уже вытащил из-за пояса нож. Несмотря на сгущавшийся мрак, Элис видела, что он делает, и придвинулась ближе.
– И все равно вы так и не сказали нам правды, – покачал головой Малкольм, перехватывая Лиру поудобнее.
Боннвиль шагнул вперед. Мальчик перестал прижимать Лиру к груди и сделал вид, что собирается передать ее Боннвилю, а тот протянул правую руку, словно готовясь ее взять.
Как только он оказался достаточно близко, Малкольм размахнулся и изо всей силы ударил его ножом в бедро – куда смог достать. Боннвиль взревел от боли и отшатнулся. Он выронил ружье и схватился руками за ногу.
Его деймон взвыл и кинулся вперед, но поскользнулся и упал. Малкольм стремительно развернулся, опустил Лиру…
…и тут раздался взрыв такой силы, что его швырнуло на землю.
В голове у него зазвенело. Малкольм приподнялся на руках и увидел Элис с дробовиком. Боннвиль выл и катался по земле, зажимая бедро, из которого хлестала кровь… а его деймон валялся неподалеку, корчась и пронзительно вопя. Встать он не мог, выстрелом ему размозжило единственную переднюю лапу.
– Забери Лиру! – крикнул Малкольм, схватил каноэ за планшир и поволок по траве к краю воды.
Боннвиль что-то неразборчиво орал им вслед и пытался ползти по земле к ребенку. Элис отшвырнула ружье куда-то во тьму под деревьями и подхватила малышку. Боннвиль хотел схватить ее, когда она пробегала мимо, но Элис без труда увернулась, перепрыгнула через воющего деймона, который бился, поднимался и снова падал, пытаясь встать на ногу, от которой почти ничего не осталось.
Смотреть на это было жутко – Малкольму даже пришлось закрыть глаза. Элис забралась в каноэ, надежно прижимая к себе Лиру. Малкольм оттолкнулся от берега, и послушная лодка, мгновенно поняв, чего от нее хотят, понесла их прочь по могучим волнам.
Глава 19. Браконьер
Тяжелые тучи по-прежнему нависали низко над рекой, но за облаками сияла почти полная луна, и неяркий свет от нее разливался по всему небу.
Лира лежала, открыв глаза, и умиротворенно ворковала в одном ритме с покачиванием лодки. Малкольм чувствовал, что боль из натруженных рук и плеч потихоньку уходит, а каноэ, разогнавшись, мчалось без остановки по темной воде. Элис напряженно вглядывалась назад, поверх головы Малкольма, пока белый дом совсем не скрылся из виду. Даже во мгле Малкольм хорошо различал ее лицо, настороженное, встревоженное и сердитое.
Потом Элис наклонилась укутать Лиру, погладила ее по щечке и тихонько спросила:
– Хочешь печенье?
Малкольм подумал, что она обращается к Лире, но тут Элис подняла голову и посмотрела на него:
– Эй, чего молчишь? Опять заснул?
– Ой. Это ты мне?.. Да, спасибо, от печенья не откажусь. На самом деле я бы сейчас не отказался от стейка размером с тарелку и пудинга с почками. И от бутылки лимонада. И…
– Заткнись, – оборвала его Элис. – Не говори глупостей. У нас нет ничего, кроме печенья. Ну так что, будешь?
– Да.
Она подалась вперед и протянула ему горсть маленьких сдобных рулетиков с инжиром. Малкольм ел медленно, откусывая по чуть-чуть и тщательно пережевывая каждый кусочек.
– Ты его видишь? – спросил он минут через пять.
– Я уже и дома не вижу. Надеюсь, теперь он от нас отстанет.
– Он сумасшедший. Психи не понимают, что они проиграли и надо сдаваться.
– Значит, ты тоже псих.
На это Малкольм не нашелся, что ответить. Продолжая грести, он думал о силе паводка: лодку по-прежнему несло вперед, так что оставалось только рулить и удерживать равновесие.
– Наверное, он уже помер, – сказала Элис.
– Может быть. Из него кровь так и хлестала.
– По-моему, там, в ноге, как раз была артерия. А его деймон…
– Ну, уж она-то точно не выживет. Не сможет больше ходить, а значит, и он не сдвинется с места.
– Ну, будем надеяться, что они и правда помрут.
Время от времени тучи над головой расходились, пропуская сверкающий лунный свет – такой яркий, что Малкольму хотелось прикрыть глаза рукой. Элис, наоборот, таращила глаза еще сильнее, пользуясь моментом, чтобы посмотреть, нет ли за ними погони, а Малкольм вертел головой по сторонам, выискивая место, где можно пристать и отдохнуть, – но над водой торчали только голые ветки деревьев. Он до того устал, что впал в некое подобие транса: спящее тело гребло, и рулило, и посматривало вокруг, но все это ни в малейшей степени не тревожило спящего разума.
Минута тянулась за минутой, и ничто не нарушало тишины, кроме порывов ветра; да еще время от времени слышалось тоненькое жужжание. Должно быть, от всей этой воды насекомых расплодится уйма, подумал Малкольм.
