Малкольм едва не упал в обморок. Он поверил всему, что говорил Боннвиль. Это звучало так правдоподобно, что он поверил – беспомощно и сразу.
От легкого сквозняка пламя его свечи на мгновение качнулось вбок. Малкольм машинально посмотрел на него, и тут же в поле его зрения поплыло крошечное трепещущее пятнышко света – зерно его авроры. И в глубине души проклюнулся маленький росток облегчения и надежды.
– Вы ошибаетесь насчет ребенка, – сказал он и сам поразился тому, как спокойно прозвучал его голос.
– Ошибаюсь? И в чем же?
– Вы думаете, что она – ваша дочь, но это не так.
– Но и ты ошибаешься тоже.
– В этом – нет. Она дочь лорда Азриэла и миссис Колтер.
– Это ты ошибаешься, если думаешь, что она мне нужна. А вдруг я охочусь за Элис?
– Не давай ему втянуть себя в разговор о том, чего хочет он, – тихонько посоветовала Аста.
Малкольм кивнул – она была права. Потом он вспомнил записку из желудя.
– Мистер Боннвиль, а что такое поле Русакова?
– Да что ты можешь об этом знать?!
– Ничего. Потому-то и спрашиваю.
– Почему бы тебе не спросить об этом доктора Ханну Релф?
Вот так сюрприз! Отвечать надо было быстро.
– Я и спрашивал. Но она тоже не знает. Она занимается историей идей и всяким таким.
– Очень на нее похоже. А почему тебя вдруг заинтересовало поле Русакова?
Мерцающее колечко росло – как обычно. Теперь оно было похоже на небольшую усыпанную драгоценными камнями змейку, которая плясала и извивалась только для него одного. Малкольм невозмутимо ответил:
– Потому что гравитационное поле связано с силой тяжести, а магнитное поле – с магнетической силой. Но с какой же силой связано поле Русакова?
– Этого никто не знает.
– Оно имеет какое-то отношение к принципу неопределенности?
Боннвиль некоторое время молчал.
– Ого! А ты очень пытливый ребенок, как я погляжу, – сказал он наконец. – Будь я на твоем месте, я бы интересовался совершенно другими вещами.
– Я интересуюсь самыми разными вещами, но зато в правильном порядке. Поле Русакова из них – самая важная. Потому что оно связано с Пылью.
Малкольм услышал позади тихий звук и, обернувшись, увидел в арке Элис со свечой. Он приложил палец к губам, беззвучно произнес: «Боннвиль!» – и ткнул пальцем в дверь.
Иди отсюда, показывал он ей жестами. Элис вытаращила глаза, но осталась стоять как вкопанная.
Малкольм повернулся обратно к двери.
– …потому что есть вещи, – говорил Боннвиль, – которых так просто не объяснишь ученику начальной школы, они ему просто не по уму. И это – одна из них. Чтобы поле Русакова обрело для тебя хоть малейший смысл, необходимо понимать экспериментальную теологию, по крайней мере, на уровне студента университета. Даже пытаться объяснять нет ни малейшего смысла.
Малкольм тихо оглянулся и обнаружил, что Элис испарилась.
– Но все равно… – начал он, поворачиваясь назад.
– Ты чего все время вертишься? – перебил его Боннвиль.
– Показалось, я что-то услышал…
– Та девушка… Элис… Это она?
– Нет. Тут только я.
– Я думал, мы уже с этим разобрались, Малкольм. Те мертвые дети… кстати, я тебе рассказывал, что он сделал с их деймонами? Ужасно изобретательно.
Держа свечу обеими руками, Малкольм двинулся назад через подвал. Несмотря на то, что врага удалось отвлечь, и даже несмотря на аврору, посверкивавшую на самом краю поля зрения, тьма все еще была населена почти зримыми ужасами. Ногой он нащупывал дорогу, стараясь удержать равновесие и не погасить свечу, и все это время голос Боннвиля гудел из-за двери, а Малкольм шептал себе беззвучно: «Неправда! Это неправда!»
В конце концов он выбрался в предыдущую комнату. Элис и Лиры нигде не было. Малкольм чуть не споткнулся о первую ступеньку, но удержал равновесие и принялся подниматься наверх – тихо, осторожно, медленно.
Добравшись до люка, он замер: какой-то звук сверху? Желание распахнуть его и ринуться на свежий воздух почти захлестнуло его, лишив осторожности, но он заставил себя прислушаться. Нет, ничего. Ни голоса, ни шагов – только стук его собственного сердца.
Он уперся спиной в крышку люка и надавил… Она поддалась, поднявшись легко и гладко, – и тут же порыв сквозняка задул свечу. Но в кухонные окна проникало достаточно света снаружи. Он сумел разглядеть стол… стены… все еще теплившийся в камине огонь. Малкольм одним махом выскочил наверх, тихо притворил за собой крышку, но, прежде чем броситься к двери и наружу, во внешний мир, притормозил.
Он стоял сейчас посреди кухни, и если местная стряпуха хоть немного была похожа на его маму или сестру Фенеллу, где-то тут должен быть ящик со столовыми ножами. Он ощупал край стола, отыскал ручку, выдвинул ящик и действительно нашел кучу ножей с тупыми лезвиями и деревянными ручками. Он быстро перебрал их и отыскал один, не слишком длинный, чтобы легко можно было спрятать, и с заостренным, а не с круглым концом.
Он сунул нож под ремень за спиной и бросился к двери, навстречу разлитому за ней чистому, холодному ночному воздуху.
В последнем сумеречном свете дня он увидел, как Элис поспешно ковыляет по траве с Лирой на руках. Лодка Боннвиля все еще стояла привязанная, но тело того, другого человека, уже уплыло, и самого Боннвиля тоже нигде не было видно.
Малкольм стремглав помчался к ялику, выдернул из земли палку, к которой тот был пришвартован, и принялся изо всех сил толкать лодку к воде. Тут он заметил под банкой рюкзак. Идея пришла мгновенно: если мы его заберем, с Боннвилем можно будет поторговаться. Малкольм схватил рюкзак, поднял из лодки – тот оказался очень тяжелым – уронил его на траву, а потом столкнул лодку с берега.
Взвалив на плечи рюкзак, он кинулся назад, к Элис. Та уже положила Лиру на землю и тащила «Прекрасную дикарку» из кустов, так что ему оставалось только зашвырнуть внутрь поклажу и впрячься рядом.
Не успели они продвинуться и на фут, как позади послышалось мерзкое:
– Ха-а-а ха-а! Ха-а-а-а-а!
Боннвиль не спеша вышел из дверей дома с ружьем под мышкой. За ним, хромая, ковылял деймон, словно привязанный к невидимому поводку.
Малкольм тут же отпустил каноэ и схватил Лиру.
– Боже, нет! – вскрикнула, оглянувшись назад, Элис.
Времени тащить лодку к воде уже не было, а если бы и было – Боннвиль держал в руках ружье. И хотя лицо его в сумерках оставалось неразличимым, все очертания фигуры говорили о том, что он уже выиграл этот бой.
Он остановился в нескольких шагах от них и переложил ружье в левую руку. Уж не левша ли он? Малкольм никак не мог вспомнить и обругал себя за то, что не обратил на это внимания.
