Ханна почувствовала себя неловко, не вполне понимая, почему. Так и не придумав, что ответить, она съела ложечку мороженого.
– Что касается опасности, – подхватил лорд Наджент, – не стану отрицать: она есть. Вернее, возникнет, если кто-то узнает, чем вы занимаетесь. И особенно если станет известно, что болонский инструмент – у вас. Но я приставлю к вам наблюдателя. За болонской толковательницей мы тоже присматривали и благодаря этому смогли вмешаться так быстро. Хотя и недостаточно быстро для того, чтобы ее спасти. Но там мы были крайне стеснены в средствах. Здесь – совсем другое дело. Вы будете под защитой. И не волнуйтесь, наш наблюдатель не станет вам докучать.
– К тому же, – добавил Аль-Каиси, – вы будете знать, что вносите великий вклад в нашу будущую победу в этой тайной войне. Вы знаете, кто наш враг, и понимаете, за что мы сражаемся. Подумайте о том, что поставлено на кон. Свобода слова, свобода мысли, право беспрепятственно изучать любой предмет, какой мы пожелаем, – все это будет уничтожено, если мы проиграем. Как, по-вашему, стоит ли бороться, чтобы этого не случилось?
– Конечно, стоит! – возмутилась Ханна. – И не нужно убеждать меня в чем-то настолько очевидном! Во что еще мне верить, как не в это? Разумеется, я верю.
Рассердившись, она оттолкнула вазочку, стоявшую перед ней.
– Мы прекрасно это понимаем, – промолвил лорд Наджент. – И, разумеется, понимаем, что своей просьбой ставим вас в чрезвычайно неудобное положение. Но почему бы нам сперва не покончить с этим восхитительным десертом? А затем вы сможете взглянуть на инструмент из Болоньи. Мне было бы очень интересно услышать ваше мнение.
– А сколько вообще существует алетиометров? – спросила Ясмин Аль-Каиси. – Наверное, я должна знать, но, увы, здесь в моем образовании пробел.
Пападимитриу ответил вместо Ханны, у которой рот был занят мороженым:
– Насколько нам известно, пять. Ходят слухи, что есть и шестой, но…
– А почему мы не можем изготовить еще?
– Полагаю, Ханна могла бы рассказать подробнее, но, насколько мне известно, вопрос упирается в тайну сплава, из которого сделаны игла и стрелки. Однако сам прибор – это лишь часть проблемы. Дело в том, что у каждого алетиометра формируется особая связь с одним избранным толкователем. И когда доходит до серьезной работы, нужны двое – прибор и его человек.
– И это лишь одна из множества загадок, которые нам предстоит разгадать, – заметил Аль-Каиси.
Лорд Наджент встал из-за стола и принес Ханне ящичек с потертыми уголками. Похоже, тот был из палисандрового дерева; на крышке виднелся полустертый рисунок, в котором с трудом угадывался какой-то герб.
Ханна подняла крышку и внимательно осмотрела алетиометр, прежде чем вынуть его из выстланного темно-красным бархатом гнезда и поставить перед собой, на белоснежную скатерть. Болонский инструмент оказался толще бодлианского, но его золотой корпус точно так же хранил следы бесчисленных прикосновений и так же ярко сиял в искусственном свете ламп. Тридцать шесть символов были изображены здесь попроще: не разноцветные миниатюры на слоновой кости, а всего лишь безыскусные рисунки черной тушью на белой эмали. Зато они больше походили на знаки исконных философских качеств. В центре шкалы, под иглой и стрелками, красовалась гравюра: солнце в короне лучей.
Ханна почувствовала, как руки сами тянутся к этому новому инструменту, словно к лицу возлюбленного. Оксфордский алетиометр был красивым, богато изукрашенным, и внушал ей огромное уважение и даже благоговейный страх. По сравнению с ним болонский казался кустарным, но каким-то необъяснимым образом подходил ей куда лучше. Он откликнулся с такой готовностью, словно все эти столетия к нему прикасалась только она, Ханна Релф. Словно это под ее руками стерлось золото корпуса и изгладилась насечка с винтов, управляющих стрелками. И как только она это ощутила, больше всего на свете ей захотелось остаться с ним наедине и никогда больше не расставаться.
Ее охватила та расслабленная сосредоточенность, в которой за каждым из тридцати шести символов открывались первые десять-двенадцать уровней толкования, и поставила первую стрелку на изображение ребенка, обозначавшее, среди прочего, самого человека, задающего вопрос. Вторую навела на улей как символ плодотворной работы. Третью – на яблоко, держа в уме тот уровень, на котором оно олицетворяло самый общий вопрос любого рода. Подобрать более точные символы без книг она не могла, но должно было хватить и этого: принять ей предложение «Оукли-стрит» или нет?
Игла тотчас завертелась, и Ханна успела насчитать шесть оборотов, прежде чем та окончательно замерла напротив изображения марионетки. Шестой уровень в спектре марионетки при таком простом вопросе означал всего-навсего «да». Принять.
Ханна подняла голову, сделала глубокий вдох и заморгала, выходя из транса. Остальные молча смотрели на нее.
– Хорошо. Я согласна, – сказала она.
От нее не укрылись облегчение и радость, отразившиеся на лицах всех присутствующих. Даже Пападимитриу заулыбался, как мальчишка при виде долгожданного подарка. Вот только Ханна не стала говорить им, как охотно откликнулся инструмент на ее руки и что оксфордский алетиометр никогда не вел себя так послушно.
Впрочем, подумав об этом, она тут же увидела новую проблему.
– Но есть одно «но».
– Какое? – спросил Пападимитриу.
– С бодлианским алетиометром я могла нормально работать только потому, что в библиотеке есть все необходимые книги с толкованиями глубоких уровней. В памяти я могу удержать от силы дюжину уровней для каждого символа, не больше. Если я покину исследовательскую группу, то больше не смогу пользоваться книгами: библиотекари заподозрят, что у меня есть доступ к другому алетиометру. А без книг от меня будет мало проку.
Все взоры устремились на Пападимитриу. Откуда-то потянуло ароматом кофе.
– На первый взгляд, это и впрямь большая проблема, – согласился Пападимитриу. – Но раздобыть нужные книги не составит особого труда, это вам не алетиометр. Я сам займусь этим и постараюсь собрать все, что вам может понадобиться.
– Если пройдет слух, что вы скупаете такие книги, найдутся люди, которые сумеют сложить два и два, – возразила Ясмин. – Там недавно пропал алетиометр, а тут оксфордский профессор начинает охоту за книгами, которые…
– Это будет не тут, – перебил Пападимитриу. – Это будет и тут, и там, и сям. Насчет этого не волнуйтесь.
– Можно пустить в ход зеленую бумагу, – добавил лорд Наджент, принимая из рук миссис Аль-Каиси чашку кофе.
– Зеленую бумагу? – переспросила Ханна.
– Ложные слухи. Когда «Оукли-стрит» только начинала свою деятельность, ложные планы записывали на зеленой бумаге, чтобы не путать с настоящими. Традиция исчезла, но выражение осталось. Одним словом, можно распустить слух, что мы уже нашли пропавший инструмент и он у нас. Или что нам удалось сделать новый алетиометр, или даже несколько. Зеленая бумага – очень полезная штука.
