— У меня сегодня как раз туда идет борт. Там у нас летний лагерь для трудных подростков. Пришел к нам батюшка, отец Дионисий, и попросил в богоугодном деле помочь чем можем. Властям сейчас до детей нет никакого дела. Все детские санатории, лагеря разбиты, разгромлены и растащены. Девчонкам на панель, а ребятам ацетон или клей нюхать. Или колоться. Отец Дионисий решил их вывезти подальше от этих соблазнов. Мы им форму камуфляжную выдали, кое-как подогнали по росту. Они ж все худющие. Купили тушенку, нашли походные котелки, посуду. Вот уже месяц живут на Байкале трудовой коммуной. Это лучше, чем шляться по подъездам или мыть стекла «новым русским». Они-то своих детей вывозят на престижные курорты. Я и дочь свою туда отправил. Мы им продукты туда забрасываем. Вчера позвонили, заболел кто-то. Решили врача послать, а если понадобится, вывезти больного в город. Туда добраться сейчас сложно, а на самолете час туда, час обратно. Мы еще успеем сварить уху.
Накрапывал мелкий дождь. Но когда подъехали к аэродрому в Оёке, где у Колокольцева стояли закутанные в чехлы такие милые и знакомые старенькие Ан-2, дождь прекратился. Порогов стал рассказывать Ольге, как на этом аэродроме первый раз прыгал с парашютом и как после этого стал знаменит.
После взлета Порогова усадили на левое пилотское кресло, и он, взяв штурвал в руки, определившись, взял курс на Усть-Орду. Не долетая до нее, Порогов показал стоявшей рядом Ольге огромное поле, где предполагалось строительство нового аэродрома, на котором должны были садиться самолеты, выполняющие кроссполярные перелеты из Америки в Юго-Восточную Азию. После Усть-Орды резко свернули вправо. Врезаясь в прозрачный воздух, винт самолета подгребал под себя наплывающую тайгу, сдвигал ее под крыло, машину побалтывало, раскачивало из стороны в сторону, и казалось, что они сидят не в кабине, а в подвешенном стеклянном маятнике. И чем дальше улетали они от города, тем спокойнее становилось на душе. Николай поглядывал на стоявшую рядом Ольгу и радовался, что все так ладно устроилось: они летят на Байкал, он может показать ей не только свою прежнюю работу, когда он еще только начинал, но и всю красоту здешних почти не тронутых цивилизацией мест и что они оставили далеко позади надвигающуюся непогоду. Рядом с этой непонятно зачем упавшей в его жизнь женщиной ему уже не хотелось грустить и, как старые вещи, доставать и рассматривать свою прошлую жизнь. Врачи говорят, что с устранением причины устраняется и следствие, но если она имела приятное следствие, то пусть это продлится как можно дольше.
Вскоре миновали Косую степь, на лобовое стекло начали надвигаться непривычные глазу голые, с редкими отдельными лиственницами степные сопки. За ними угадывалась белесая пустота, но Порогов знал: там не пустота, там находится Байкал. Кое-где на склонах были видны всадники, казалось, они катят вниз по склону серые валуны, и Николай, тыкая в их сторону пальцем, кричал Ольге, что это пастухи перегоняют к водопою овечьи отары. Вскоре показался и сам Байкал. В глубокой и далекой расщелине вначале появился как бы упавший на землю кусок небесной глади, который со всех сторон стерегли ребристые, похожие на крылья доисторических ящуров берега. Гладь эта ширилась, расходилась, дополнялась все новыми проливами и площадями. Из нее серыми, похожими на клыки кусками торчали крохотные острова. Но прямо по курсу в лоб самолету наплывал похожий на огромного крокодила главный байкальский остров Ольхон.
Через несколько минут, как и много лет назад, Порогов стоял на ровном, выгнутом, как брезентовый тент, в сторону Байкала летном поле в Харанцах. Здесь все было так же, как и тогда, когда он впервые прилетел на Ольхон. Все тот же неказистый, похожий на деревенскую избу аэровокзальчик, все на тех же местах посреди Косой степи были видны полосатые аэродромные бакены, и все так же на высокой раскидистой лиственнице висел выцветший полосатый ветроуказатель. Николай раньше всегда удивлялся: таких лиственниц он не видел по всей Сибири. Причесанные байкальским ветром, ветки и даже иголки всегда смотрели в одну сторону. Порогов подумал, что и он сейчас такой же прилизанный и причесанный — время и жизнь выравнивают и выправляют все, в том числе и человека.
Было тепло и тихо. Иногда, разрезая голубизну неба, с Малого моря, нарушая аэродромное воздушное пространство, залетали чайки. Сделав контрольный круг, они медленно уходили к берегу. Теперь небо принадлежало им полностью, самолеты не залетали сюда месяцами. Кажется, все остановилось: бег времени, движение облаков и даже ток крови. Но нет, глянув вверх, он увидел, что облака движутся, и сердце бьется, только в ином направлении и с иным смыслом. Николай вновь вдруг ощутил свою раздвоенность: реально он находился здесь, среди тех, кто прилетел на маленьком самолете. Он видел, как под сосной, заглядывая на причудливую крону, стоит Ольга, как возле машины о чем-то неслышно разговаривает с похожим теперь уже не на самурая, а на одетого в военную форму бурятского даргу Колокольцевым.
Память его, как опущенное в воду весло, была погружена в прошлое. Николай вспомнил, что свой первый полет совершил именно сюда в Харанцы с Борзовым. Поступило срочное санитарное задание: вывезти роженицу в иркутскую больницу. Непростым выдался тот полет. Над Байкалом проходил холодный фронт, и им стоило большого труда сесть здесь, на эту косую поляну. Ветер дул поперек полосы. Роженицу сопровождали родственники-буряты. В самый последний момент на «газике» прикатил какой-то бурятский начальник и упросил Борзова взять гроб с покойной. Борзов согласился. В самолет рядом с роженицей загрузили почту. А ветер тем временем разыгрался не на шутку. Не то что взлететь — даже вырулить к месту старта было невозможно. И тогда Борзов решил взлетать поперек полосы. И они взлетели. Уже над морем порывом ветра самолет бросило вниз, потом вверх. Оглянувшись, Николай увидел жуткую картину — крышка гроба свалилась в сторону, и в нем с закрытыми глазами и распущенными волосами, как живая, сидела бурятка. А рядом сопровождающие, пугливо озираясь на гроб, хлопотали вокруг роженицы. Она кричала, у нее начались схватки.
— Что востребует дух, то осуществит природа, — философски заметил Борзов. — Разворачивай на Еланцы и держи штурвал покрепче. А я пойду посмотрю, что там.
Ох, непрост был командир! Было чему поучиться у Борзова — несмотря на все трудности, искать и находить выход из самых, казалось бы, безвыходных ситуаций.
Колокольцев, как и обещал, свозил их на берег Байкала, где размещался лагерь подростков. Они окружили приехавших, тут же начали показывать песчаные барханы, с которых скатывались, как со снежных горок, другие предлагали сыграть в футбол. Из палатки вышел отец Дионисий, и Порогов тут же признал в нем Леонида Кирсанова. Был он помладше Николая и жил в рабочем предместье, на соседней улице. Когда учились в школе, то часто встречались на футбольном поле. Как спортсмен Кирсанов подавал большие надежды, но после школы пошел в университет. Позже они почти не встречались. Николай мельком слышал, что Леонид после университета поступил в Загорскую духовную семинарию. Тот тоже узнал Николая, обнял и, щекоча седою бородой, троекратно поцеловал. Тут же на мотоциклах прикатили буряты, привезли омуль, и отец Дионисий дал команду девочкам сварить для гостей уху. В заливчике, где располагался лагерь, Байкал был тих и приветлив, волн почти не было, а если и были, то редкие, чтобы напомнить, что они существуют. Сырой песок был упруг и тверд, как асфальтовая дорога, но выше лез к обрыву золотисто-белыми подушками. Кое-где из него, как бивни проглоченных песком мамонтов, торчали обглоданные водой корни деревьев. Ольга разделась и, несмотря на то, что вода была холодной, — московский форс мороза не боится, — со всего маху бросилась в Байкал и тут же с криком выскочила на берег.
