Был конец мая, но с океана дул холодный ветер, бухта была забита мраморным льдом, время от времени из кочующих над Чукоткой облаков сыпал снег, и все было так непохоже на расплавленную жарой Москву. На склонах лысых желтоватых сопок были видны развалины когда-то стоявшей здесь погранзаставы. Ступив на чукотскую землю, Николай оглядел стылую окрестность, снующих по перрону северных собак, которые делали контрольный осмотр прилетевших пассажиров; из своего прошлого опыта он знал: любопытство их было вполне прагматичным, они высматривали, что авось что-то перепадет и им.
— Но ты миллиметровщик! Не мог попозже? — увидев его, пробурчал Полищук. — Примчался прямо к закрытию дверей. Мы уж тут, грешным делом, подумали, что тебя министром назначили!
В его возгласе Николай уловил плохо скрытое недовольство. Он как бы давал понять, что тот хоть и стал депутатом, но это не повод для опозданий.
— Да вот проголосовал и сразу же на самолет, — сказал Николай и остался недоволен своим голосом и тоном; чего бы ради ему оправдываться? Но это уже было, как позднее зажигание, закоренелая привычка — она сильнее доводов и расчетов ума.
— Ему сейчас можно и опоздать, он же депутат, — подлаживаясь к начальству, пошутил стоящий рядом командир Ан-24 Иван Хлебников. — Теперь он власть, как скажет, так мы и должны поступить.
— Никто и никому здесь не должен, — чтобы хоть как-то сгладить свой оправдательный тон, буркнул Николай.
Оглядев участников перелета, Николай обрадовался, увидев Петра Яковлевича Гордеева. Петр Яковлевич уже давно перебрался из Киренска в Иркутск к дочери и жил рядом с Николаем в соседнем доме. В предвыборной кампании, в которой участвовал Порогов, он принял самое активное участие. Обклеив свой старенький «Запорожец» плакатами и соорудив из фанеры на его крыше тумбу с призывами голосовать за Порогова, он носился на нем по всему городу, возил Николая с одной встречи на другую. Когда была в том необходимость, и сам принимал в них участие, выходил на сцену с аккордеоном, говорил несколько слов в поддержку Порогова, предлагая голосовать за него, и, подыгрывая себе, запевал популярные песни. Что и говорить, играл и пел он классно. Однажды в детском садике после его выступления воспитательница спросила ребят, поняли ли они, за кого теперь надо голосовать. И те хором ответили, что попросят своих родителей голосовать за Петра Яковлевича Гордеева. Сейчас Петр Яковлевич, непривычно отглаженный, вычищенный и высветленный, стоял в сторонке, грустно смотрел на знакомую ему с военных времен таможенную суету, и Николаю казалось, что он чувствует себя лишним и никому не нужным. Как повелось в последнее время, ветеранов пригласили, скорее всего, для прикрытия; летели незнакомые Николаю московские киношники, журналисты, предприниматели и коммерческая верхушка «Северовостокзолота», те, кто организовал и спонсировал этот перелет.
Порогов совсем не удивился, увидев в составе делегации Шуру Романову. Отлетав положенные семь лет бортпроводницей, она заочно закончила институт народного хозяйства и работала в авиакомпании заместителем начальника планового отдела. Для представительской роли она годилась вполне, была в самом расцвете женской красоты, знала английский язык. Более того, говорили, что совсем недавно с отличием окончила школу менеджеров. На переговорах с американцами Полищук предполагал использовать ее как переводчика и консультанта.
— А мы уже думали, что летим без тебя. Молодец, успел, — ожидая свою очередь к таможеннику, приветливо и вместе с тем осторожно сказала Шура.
— Да вот, пришлось постараться.
— За кого голосовал?
— За кого надо, за того и голосовал, — уловив в ее голосе прокурорские нотки, ответил Порогов и, помолчав немного, добавил: — Поставь рядом бревно и Ельцина, я бы проголосовал за бревно. Меньше вреда принесет.
Слова упали в пустоту. Романова, как на больного, глянула на него и пошла на таможенный контроль. Но даже со спины было видно: его ответом она оскорблена до глубины души. Ему стало смешно и горько. Разочарованное общественное мнение удалялось от него восклицательной фигурой Романовой. Оно как бы подсказывало, что он допустил непростительный промах. Нужно было голосовать за народного любимца. Николаю бы для собственного спокойствия дипломатично уйти от ответа, но он поступал вызывающе и глупо.
Что ж, люди могут простить другому падение, дурной поступок. Но в политических вопросах ненависть запредельна, поскольку здесь уже положено ненавидеть по высшему государственному счету. От грустных мыслей Порогова отвлекли пионеры, они приехали в аэропорт на встречу с ветеранами. Николаю показалось, что и они своими красными галстуками, сами того не понимая, здесь, далеко от Москвы, бросали вызов тому всеобщему поветрию, что все сделанное в годы советской власти плохо и подлежит сносу. Николай видел, как оживился Гордеев, он сходил в самолет, достал аккордеон и подыграл ребятам несколько песен, а напоследок, перед тем как погрузиться в самолет, сыграл марш «Прощание славянки». Через полчаса самолет оторвался от взлетной полосы и взял курс на Аляску.
Порогов стоял в пилотской кабине и смотрел вперед, туда, где вдоль узкой и длинной бухты, от берега пересекая путь самолету, без пограничного и таможенного контроля в нейтральные воды уходил косяк кашалотов. Они поодиночке, друг за другом, блеснув оперением, как торпеды, резвясь, вылетали из темной океанской пучины и, поднимая фонтаны брызг, падали обратно в воду.
После посадки в Номе участников перелета пригласили в ангар для заполнения таможенных формальностей, с одним маленьким, но приятным добавлением: рядом со столиками, где гостям было предложено заполнить декларации, был накрыт длинный, с водой, пивом и закусками, стол. Чуть в стороне делегацию русских поджидали многочисленные репортеры. Поначалу ветераны обходили стол стороной, а потом, припоминая английские слова, начали брать банки с пивом. Репортеры словно ждали этого момента, тут же начали со всех ракурсов снимать гостей. После прохождения таможенного и пограничного контроля представитель «Северовостокзолота» под роспись выдал каждому на личные расходы по семьдесят долларов. Порогов впервые в жизни держал эти зелененькие бумажки, но какого-то особого чувства они в нем не вызывали. Однако ветераны оживились, стали вспоминать, что во время войны на четыре доллара можно было купить хорошие модные туфли. Вскоре хозяева подогнали длинный автобус и повезли их в отель. Поселок чем-то напоминал бутафорские городки, которые американцы возводят для съемок вестернов о Диком Западе: все маленькое, одноэтажное и совсем непохожее нате северные поселки, которые Николаю приходилось видеть прежде. Казалось, что он был сколочен за одну ночь.
Отель «Поларис», куда их привезли, был небольшим и уютным. Порогов попросил Полищука, чтобы его разместили с Гордеевым, но тот сообщил, что по статусу в «Поларисе» разместят только руководство перелетом, остальных поселят в отеле «Полар Стар», а ветераны будут жить в американских семьях. Впервые в жизни Николай попал в избранные, но ему, как и в прежние времена, хотелось, чтоб рядом с ним был тот, кого он хорошо знал.
В американскую семью Гордеева почему-то брать не торопились. Предупредив портье, они пошли к Порогову в номер. Для хозяев отеля тот значился сенатором, и они, соблюдая статус, разместили его в люксе. Как выяснилось, такой номер стоил полторы сотни долларов в сутки.
