— Откуда такой красивый будешь? — наконец спросил он.
— Из Самары.
— Откуда, откуда?
— Из Куйбышева.
— А-а, так и говори. Мать с отцом есть?
— Есть. Отец на заводе начальником цеха работает, мать в школе преподает. Если хотите, я вам сейчас всю биографию расскажу.
— А ты не ершись, не ершись, — прогудел Бакшеев. — Должен же я знать, кто ты есть и с чем тебя съесть. Ведь ты моей правой рукой будешь. Какой же я командир, если не буду знать своей руки, а?
Ершов промолчал.
«Этот зажмет, не вздохнешь, — подумал он. — Прав Падуков. Выбора нет. Остается одно — терпеть».
— Значит, так, — деловым голосом начал Бакшеев, — на вылет приходишь за полтора часа. Перво-наперво следуешь на стартовый. Упаси Боже прийти после этого, — Бакшеев кивнул на бутылку. — По глупости попадаются. Вот, скажем, пригласят тебя на день рождения или свадьбу. Ну а какая свадьба без этого дела. А тебе лететь. Все, конечно, уговаривают, всего, мол, сто граммов, чего с них будет. Ты, конечно, отказываешься, но сам-то про себя думаешь: и действительно, что будет мне, молодому, здоровому, со ста граммов? Ничего. И в конце концов сдаешься. Пропускаешь эти сто или двести, а утром — готов. У нас на стартовом, знаешь, какие кадры сидят — будь здоров! Бабка, например, одна чего стоит. Легендарная бабка. Ей сам министр золотые часы вручал. За Петьку Короедова. Классный был летчик, но любил перед вылетом заложить. Думал ее проскочить, не вышло. Тут недалеко от меня живет, грузчиком на складе работает. — Бакшеев огорченно вздохнул, будто не того летчика, а его, Бакшеева, сняла она на землю. — Нашего брата она насквозь видит. Психолог. Ребята на разные хитрости пускались, чтоб проскочить ее. Кто семечки жевал, кто мускатный орех. А мой бортмеханик Самокрутов однажды с перепугу керосином себя облил, чтоб перебить запах. Но лучше всего — не пить.
Бакшеев некоторое время молча смотрел в окно.
«Не зря он все это мне говорит, — думал Ершов. — Все из-за бутылки. Дернул же меня черт взять ее. А Витьке не мешало бы морду начистить, друг называется».
— Дальше идешь на метеостанцию — погоду узнаёшь, — донесся до него голос Бакшеева. — Там такая полная сидит. Этой обязательно нужно отправить посылку в Усть-Кут. Дочь у нее там работает. Запомни: возьмешь раз, потом не отвяжешься, будешь всю жизнь возить. Хотя это дело хозяйское. Иногда можно и взять, тут ничего особенного нет. После этого идешь в штурманскую. Кабинет ответственный. Могут проверить, знаешь ли ты инструкции, схемы, режимы полетов — все, что им там взбредет в голову. Ты как себя чувствуешь? Все изучил? — Бакшеев вопросительно глянул на Ершова.
— Хоть сейчас проверьте! — воскликнул Ершов.
— Это хорошо. Только не торопись, — поморщившись, сказал Бакшеев. — Не люблю торопливых. Я слышал, ты уже попал под колпак Ротову. Еще один прокол — и все. В нашем деле репутация — вещь материальная. Так вот, если в штурманской сидит мордастый — тот рыбак. Чуть что, ты ему про рыбалку разговор заводи, он тебе и бортжурналы новые достанет, и план полета поможет рассчитать. А рыбинспекцию ругнешь, так лучшим другом будешь. Недавно его оштрафовали, вот уже два месяца успокоиться не может. В другую смену чернявый, небольшого роста, штурман. С тем нужно о спорте или об автомобилях. Но он опять может заставить тебя потом по магазинам бегать. У него вечная беда с запчастями. Радиобюро обходи стороной. Там одни невесты сидят. Не успеешь оглянуться — женят.
— Я пока не собираюсь, — улыбнулся Ершов. — Рано еще.
— Правильно, — одобрил Бакшеев. — Только в авиации, знаешь, как говорят? Не оставляй налет на конец месяца, торможение — на конец полосы, а любовь — на старость. Уразумел?
— Уразумел, — ответил Ершов.
— Ну так вот. После звонишь в центральную диспетчерскую службу. В аэропорту это место приютом называют, там списанные пилоты сидят. Мои кореша. Публика особенная, с ними держи ухо востро. Они тебе могут самолет без двигателей подсунуть. Бывало и такое. Короли воздуха! А короли к чему привыкли? Чтоб все работали на них, ну, там диспетчеры, техники, наземные службы. А когда сами в диспетчеры попадают, то по инерции, мысленно, конечно, продолжают летать. Где уж им тут до земной суеты! Пенсия в кармане, оклад идет, а на остальное — начихать.
Бакшеев на секунду замолк. Видимо, ему хотелось добавить еще что-то, но сдержался.
— Завтра у тебя свободный день. Приди в аэропорт пораньше и пристройся к кому-нибудь из вторых пилотов. Куда он, туда и ты, как нитка за иголкой. Посмотри что и как. Все службы постарайся обойти и не просто обойти, а так, минут двадцать посиди, посмотри, чтоб весь механизм аэропорта изнутри увидеть и понять, от чего что зависит. А все от людей зависит. Особенно обрати внимание на грузовой склад. Один раз, еще на Ан-2, они мне на целых полторы тонны перегрузили самолет, а я варежку раскрыл, доверился. Как мы взлетели, сам не пойму. Диспетчеру вкатили выговор, чего с него возьмешь, а меня — долбить лед на перроне. Понял? В маленьких аэропортах другая беда. Прилетишь — некому разгружать. Приходится самому. Что поделаешь, то погода подпирает, то нет светлого времени. До тебя Фонарев со мной летал. Так он мне раз заявил: мол, мне не положено разгружать, на это есть грузовая служба, им за это деньги платят. А я летчик и должен летать. Пришлось выгнать, — Бакшеев пощупал Ершова темными, глубоко запрятанными глазами. — Смотри, если я тебя не устраиваю, можешь пойти и сказать Ротову, что не хочу, мол, с ним летать.
— Да нет, что вы! — воскликнул Ершов. — Как вы, так и я.
— Ну, тогда, кажется, все, — помедлив секунду, сказал Бакшеев. — Работа как работа. Полюбишь ее, и она полюбит тебя. Да, чуть не забыл, всегда имей с собой нож, плоскогубцы, отвертку, спички, бельевую веревку. Нигде это не записано, но я всегда требую. Если на память не надеешься, то в книжку запиши. Мишка Мордовии, так тот все в записную книжку заносил. — Бакшеев ушел в другую комнату и принес будильник. — Вот возьми, пусть он пока у тебя побудет.
— Зачем он мне?
— Возьми, возьми. У него звон особый, командирский, мертвого поднимет. Вечером на него глянешь — обо мне вспомнишь и не проспишь. — Бакшеев хитровато прищурился. — Заработаешь, купишь, мой принесешь обратно. А пока что возьми. Проспишь раз — прощу, проспишь второй раз — заставлю спать в самолете. Знаю я вас, холостых. Прогуляете, а потом дрыхнете без задних ног.
— Иван Михайлович, когда летать начнем? — спросил Ершов. — Ротов сказал, что как только вы на работу выйдете, так он нас сразу на тренировку поставит.
— Чего он торопится?
— В командировку послать хочет.
Хлопнула калитка, Бакшеев приподнял бровь, скосил глаза на окно.
— Кто бы это мог быть? — медленно проговорил он. — Должно быть, Татьяна вернулась.
Он ошибся. Пришла жена. Ершов понял это по взгляду Бакшеева, в котором промелькнули удивление и растерянность. Она посмотрела на Ершова, собрала зонт и замерла в нерешительности — раздеться ей или остаться в том, в чем пришла.
