Вообще Дума могла гордиться не только Жириновским и Марычевым, она могла гордиться и своим спикером. За три года работы в прежнем парламенте Рыбкин ничем особым себя не проявил, разве что значился одним из самых малозаметных лидеров коммунистической фракции. Его осторожность, умение до поры до времени не высовываться, просчитывать каждый шаг, находить компромиссы, ладить с людьми разных убеждений послужили основанием к избранию его на пост председателя. Все, кто голосовал за бывшего партработника, имел на него свои соображения и свои виды. Одни предполагали, что Иван Петрович подхватит знамя прежнего парламента и станет эдаким русским Хасбулатовым. Аграрники рассчитывали на своего человека, коммунисты — на партийную дисциплину. Кое-кто — на личные дружеские отношения. Ошиблись все. Рыбкин повел свою, близкую к собственному телу линию, и многие обнаружили, что она на все сто совпадает с президентской. Бывшим соратникам он показал фигу: мол, вы можете говорить, что хотите, а я буду делать то, что считаю нужным. И не ошибся. Аграрники поворчали, но быстро успокоились. Природная сметка подсказала — выгоднее иметь лояльного им председателя; что поделаешь, каким сложился, таким и пригодился. Был заключен негласный договор: он им не мешает, они его по пустякам не трогают.
Основной задачей для себя Иван Петрович Рыбкин посчитал провести такую линию, чтобы отсидеть в Государственной думе отведенный ему срок от начала и до конца. Чтобы помочь историкам и ученым, Иван Петрович решил издать полную историю своей деятельности в двух томах. А как же, находиться на посту председателя Госдумы и не воспользоваться этим? Народ должен знать своих героев. Ознакомившись с его трудами, читающая публика с изумлением обнаружила, что в книгу Иван Петрович включил свои школьные и институтские сочинения. Особое место в книге занимала траурная речь, произнесенная Иваном Петровичем по случаю смерти депутата Мартемьянова. Аграрники могли гордиться своим выдвиженцем: у рачительного хозяина ничего не пропадет, он и гробовую доску в дело приспособит. Цель, которую он себе поставил, была выполнена. Первое время работать Думе пришлось буквально на колесах и под грохот отбойных молотков. В здании бывшего Совета Экономической Взаимопомощи депутаты просидели недолго. Затем Думе было предложено вместо высоких яслей подыскать другое помещение.
Много и высоко думающие о себе депутаты, видимо, мешали банковским и прочим делам Владимира Гусинского, а его вечерние и утренние многомашинные кортежи вызывали у избранников зависть и возмущение. Точку им поставил главный охранник Ельцина Александр Коржаков. Он решил устроить маленькую охоту на разжиревших гусей, увалив охрану олигарха мордами в снег. Властями решено было сварливую и, как им казалось, беспутную Думу переместить в здание бывшего Госплана. Но его обитатели, сумевшие при помощи обыкновенных конторских счет запустить в космос Гагарина, устроили у входа пикет. Покричали, пошумели плановики и экономисты и, понурив голову, почти без боя сдали насиженное место. Против лома нет приема.
Вскоре, как и Белый дом, здание, отданное Думе, было оккупировано турками, которые вспороли и распотрошили оболочку, в которой некогда помещался головной мозг советской плановой системы. Думу на время эвакуировали в гостиницу «Москва», на что кто-то из аппарата заметил:
— Депутатов готовят к поэтапной эвакуации в последнем вагоне на север.
— Это грозит только самой «русской» партии — «Выбору России», — отпарировали остряки из фракции либеральных демократов.
Увидеть и пообщаться с Думой жаждали многие ходоки, обиженные прежней и новой властью. Но избранники народа умели путать следы. Конечно, связь думцев с народом была, но осуществлялась она в основном при помощи телефонов и засад избирателей у подъездов.
Первый эшелон просителей и горлопанов состоял из пикетчиков, которые выстраивались вдоль центрального входа. Гордые уже от того, что решились прийти и высказать свои требования хотя бы в такой устной форме, они кричали, напоминая всем, кто направлялся ко входу в здание, что зарплату депутаты получают из народного кармана. Эти проходили, делая деловой, государственный вид. Если надо, пусть требуют с тех, за кого они голосовали, со своих земляков, москвичей.
Следующая неслышная волна подтапливала уже подъезды. Тихо открывали массивные двери сморщенные старички и старушки, вывешивали на груди плакатики о том, что их незаконно обидели милиция, КГБ, профсоюзный комитет, прокуратура. Они никого не трогали, стояли на своем посту иногда месяцами, а написанные от руки слова просили: разберитесь и помогите. С ними не заговаривали, торопливо пробегали мимо.
Была еще одна категория ходоков, от которой трудно было скрыться. Она проникала сквозь любые заслоны и стены. Для них не существовало ни бюро пропусков, ни милицейских кордонов. Это была особая, выведенная многовековой селекцией порода людей. Свою родословную она, скорее всего, вела от тех предков, которые первыми прогрызлись сквозь египетские пирамиды к гробницам фараонов. Проникающих сквозь стены и переходящих из одной эпохи в другую можно было встретить каждый день в любом комитете Верховного Совета и Думы. Они были разными по возрасту, складу характера. С виду такие же, как и все, но, пообщавшись с ними минуту-другую, каждый понимал, с кем имеет дело. Среди них попадались особо одаренные. Дай им ежедневный экран, пожалуй, и Марычев стал бы их бледной тенью.
Запомнилась одна старушка. В сереньком, под цвет интерьера, пальто, зеленой птичьей кофте, военного покроя войлочных бурках и очках, она порхала по многочисленным коридорам Белого дома, а после известных событий перелетела в Думу. Если кто-нибудь вспоминал о ней и начинал, шутя, говорить: «Вот сейчас я открою дверь и за нею она, проходящая сквозь стены». И шутка становилась явью. Открывали дверь, и за нею стояла она, готовая прийти на помощь по любому из существующих вопросов. Энергичная бабуля знала всех или почти всех: ученых, писателей, деятелей культуры. Образование у нее было особое: юрист-невропатолог. Но и в других предметах она была образованна, как говорится, от и до — особенно в делах отечественной и мировой культуры. В зависимости от времени она восторженно говорила, что сейчас только что была у Хасбулатова или Рыбкина, и деньги на рабочую группу выделены, и у нее есть уже готовый меморандум или закон, и он уже в плане. Проверить, так ли это на самом деле, было невозможно. Так же внезапно, как и появлялась, она исчезала. Ее, неслышную, можно было встретить уже на другом этаже, куда-то спешащую со всезнающей улыбкой постаревшей Джоконды на лице. Пропуск ей никто не заказывал, работники аппарата шутя говорили, что она месяцами не выходит из здания, ночует на диванах. Ее воспринимали, как движущуюся и говорящую умные слова, необходимую, как и сами стены, принадлежность думского пейзажа. Там же в коридорах можно было встретить крепкого с огромной седой гривой мужчину. В руках у него обычно была солидная папка, и, когда его спрашивали, кого он здесь представляет, гордо отвечал: «Я представитель женского движения. Хочу создать республику Русь!»
Таких людей, впивающихся в депутатов и обслуживающий аппарат мертвой хваткой, можно встретить повсюду. Особую активность они проявляют весной, и чем известнее человек им попадается, тем упорнее они его преследуют. Кандидаты в президенты и губернаторы, экстрасенсы и борцы за права человека, уполномоченные и не очень, ходоки и прохиндеи, коих в России за последнее время расплодилось великое множество, шастали по коридорам, выискивая свои жертвы. В курилках и на лестничных площадках они со знанием дела обсуждали, почему Рыбкин и Шумейко вдруг изменили прически и как это отразится на принятии законов. Их волновало, с чего бы это Бабурин вдруг сбрил свою бороду и какие от сего факта могут быть последствия для будущего России. Задолго до заседания эти люди собирались в фойе и начинали гадать, в каком костюме выйдет главный российский «модельер» Марычев и кого на сегодняшнем заседании отправит в Лефортово Вольфович.
