– У вас тут не только гостевой дом, но и детский сад?
– Я делаю, что могу, чтобы моему персоналу легче работалось. Я нанимаю хороших людей и хочу их задержать. Я разрешаю Хиту и Блейку играть у себя во дворе час-другой, пока у Тины не закончится смена. И никто не парится.
– Такое выражение мне неизвестно.
– Хм… Я имею в виду, что это никого не беспокоит… и приносит пользу. Зачем отказываться от этого?
Он ничего не ответил.
– Они хорошие мальчики?
– Надеюсь. – Он дернул плечом и сердито спросил: – Почему вы так на меня смотрите?
Мог бы сказать: «Спасибо, Уинни, что подумали о моем сыне…»
– Я… – И тут Уинни понесло. – Ваши возможные подозрения оскорбительны. У меня нет никаких коварных планов в отношении Луиса.
Он выпрямился во весь свой впечатляющий рост.
– У меня и в мыслях подобного не было.
Она едва удержалась, чтобы не назвать его лжецом.
«Прикуси язык. Не лезь на рожон. У тебя более важные задачи».
Глаза у Ксавьера сверкнули.
– Мне необходимо сделать несколько звонков.
Они вернулись к мотелю, и Уинни нажала на кодовый замок задней двери.
На верхние этажи вели две лестницы: одна была сейчас перед ними, а вторая в фойе. Конференц-зал и комнаты Ксавьера находились наверху. Дойдя до верхней лестничной площадки, Уинни остановилась и отсалютовала картине на стене:
– Здравствуйте, капитан.
– Что с вами? – Ксавьер задержался перед картиной.
– Ничего. Я собираюсь написать вам отчет.
– Я про это. – Он указал на портрет. – Почему вы с ним разговариваете?
Старый морской волк с бородой, трубкой и пиратским веселым взглядом улыбался с портрета.
– Я всегда приветствую капитана. Я еще маленькой девочкой так делала. И кое-кто из гостей тоже ему салютуют. Понятия не имею, кто он, поэтому мы сочиняем про него истории, и всем нравится.
– Эта картина… – Ксавьер скривился, – штамповка, и к тому же плохая. Ее надо убрать.
Уинни повернулась к нему:
– Нельзя убирать капитана. Вы столкнетесь с мятежом.
Он прищурился:
– Я намерен все здесь изменить. Если я еще не внес ясность в этот вопрос, то позвольте мне сделать это сейчас: это мой мотель. – У него напряглись скулы, а в глазах появилась боль, которую невозможно скрыть. – Поэтому я могу делать с моим мотелем то, что мне нравится.
Это так. Надо бы двинуть ему в нос за то, что он столь грубо и откровенно заявил ей о своих правах, но…
– Лоренцо заслуживает лучшего, чем это! – закончил он.
Он, должно быть, безумно любил деда. Вчера она углядела сквозь непроницаемую маску и кипящую агрессивность проблески подлинной скорби.
Господи, кто-кто, а она знает, что такое горе, понимает, как это может съедать изнутри, днями не проявляться, а потом проснуться и начать жалить тебя со всех сторон.
Ксавьер стоял на ступеньке ниже ее, и их глаза были на одном уровне. На мгновение Уинни увидела ту же самую, вчерашнюю, боль.
– Судя по всему, вам очень не хватает Лоренцо.
У него раздулись ноздри, на горле заходил кадык.
Уинни не удержалась и прижала ладонь к его щеке.
– Мне очень жаль, что пребывание здесь растравило вашу рану, Ксавьер.
Он отнял ее руку. Она приготовилась к выговору за фамильярность, но этого не произошло. Он нежно провел большим пальцем по ее кисти, отчего по ее телу пробежали горячие спиральки.
Ксавьер смотрел на ее губы, глаза у него затуманились. Он нагнулся к ней, и она затаила дыхание. Он хочет ее поцеловать? Она не должна стоять вот так, будто… будто ждет, что он это сделает!
– Какое утешение предлагаете мне вы, Уинни?
Его голос звучал глухо, дыхание задевало лицо, губы мгновенно закололо. Змейки искушения проникали внутрь, в те места, о которых она уже и забыла. Стоит ей податься вперед, и она узнает, каков поцелуй у этого мужчины.
Она посмотрела ему в глаза и встретилась с холодным оценивающим взглядом, совсем не сочетающимся с его прикосновением и его словами. Уинни внутренне сжалась и отдернула руку.
– Утешение не такого рода, – чужим голосом произнесла она.
– Вы уверены?
Как возможно, чтобы голос звучал тепло, а глаза были суровыми?
– Абсолютно.
– Потому что я не вступаю в тесные отношения с персоналом.
В его словах была скрытая угроза. Если она попытается вступить с ним в тесные отношения, он сочтет это основанием для ее немедленного увольнения. Она не может этого допустить. Пока не может.
Уинни выпрямилась во весь рост.
– Если под тесными отношениями вы подразумеваете постель, то уверяю вас, что меня вам опасаться нечего. – Она развернулась и направилась в конференц-зал. – Вы не мой тип, – бросила она через плечо.
Ей уже говорили раньше, что она недостаточно хороша, недостаточно изысканна, не настолько утонченная, чтобы вращаться в кругах очень богатых и очень талантливых людей. Ксавьер вращается в еще более избранном обществе, чем Дункан. У нее нет желания опять попасть в ситуацию, когда ей говорят, что она не подходит.
Нет, нет, и еще раз нет!
– Не ваш тип?
Он прорычал это ей в спину. С чего ее слова так его задели?
Уинни прошла в конец стола в конференц-зале, а Ксавьер остался стоять в проеме двери.
– Я ни на секунду не поверю, что задела ваше хрупкое мужское «я». Я не верю, что в вас вообще есть что-то хрупкое.
«Уважительно, Уинни! – прикрикнула на себя она. – От тебя требуется почтительность».
Но этот испорченный человек искушает ее своими жаркими посылами с единственной целью поймать на недопустимом поведении, чтобы уволить. А она почти клюнула!
– Нельзя не признать – вы привлекательны, – сказала она. Лишь идиот станет это отрицать, а она себя к идиотам не причисляла.
Он продолжал сердито смотреть на нее, и постепенно к ней вернулось чувство юмора.
– Но и я тоже, – продолжила она.
Когда Уинни хотела, у нее не было недостатка в мужской компании. Но сейчас ей этого не нужно. Мотель и бабушка забирали всю энергию, а того, что оставалось, хватало только на удовольствие – поесть попкорна перед телевизором.
– Вы чересчур успешны на мой вкус, Ксавьер.
Он вошел в зал и спросил:
– Кто же вам обычно по вкусу?
– Артистичные натуры.
Он стоял, раскачиваясь на каблуках. Ей показалось, что он изо всех сил старается не улыбнуться.
