И тут я снова столкнулась с проблемой. Как сообщить? Позвонить и сказать? Назначить встречу? Передать через секретаря?
Поразмыслив, я пришла к выводу, что ни один из этих способов не подходит. Ведь то, что я собираюсь сообщить Бобе, не может ему понравиться, и если я вот так вот просто, по телефону или при встрече скажу ему, что в результате моего расследования выяснилось, что смерть Оксаны это на самом деле несчастный случай, он очень рассердится. А я хоть и подстраховала себя на крайний случай, но доводить дело до этого случая ни за что не хотела. Поэтому мне необходимо было постараться по возможности избежать ненужных эмоциональных вспышек со стороны Бобы. И о том, как именно можно их избежать, знал только один человек – его секретарь.
Находясь с Бобой в постоянном контакте, он наверняка досконально изучил его особенности, и именно он мог бы мне посоветовать, как представить дело так, чтобы минимизировать отрицательные последствия. К тому же это было и в его интересах тоже.
Взяв трубку, я набрала нужный номер.
– Евгений Сергеевич? Добрый вечер. Это Татьяна Иванова вас беспокоит.
– Здравствуйте, – настороженно сказал Евгений Сергеевич, и уже по его тону было понятно, что ничего хорошего он не ожидает.
– Расследование закончено, и я могу только подтвердить версию официальных органов – смерть Оксаны Ширяевой явилась результатом несчастного случая. Учитывая то обстоятельство, что вы заказали дополнительное расследование, потому что подозревали здесь чей-то злой умысел, я со всей тщательностью отработала подобные варианты. Мною были выявлены несколько человек, которые могли иметь достаточно серьезные претензии к Оксане и теоретически могли быть причастны к убийству. Но в ходе расследования обнаружилось, что все подозреваемые имеют неопровержимое алиби. Кроме того, как я уже вам сообщала, я установила, что в тот момент, когда Оксана упала в люк, все присутствующие в плотницком цехе находились на достаточно большом расстоянии от нее и, следовательно, никак не могли ни спровоцировать ее падение, ни, наоборот, предотвратить его. Со своей стороны могу добавить, что, проработав некоторое время в театре и зная положение вещей, так сказать, изнутри, я могу утверждать, что такое падение никак нельзя было подготовить заранее. Таким образом, все указывает на то, что, хотя у Оксаны в театре и имелись недоброжелатели, никто из них не был недоволен ею настолько, чтобы решиться на убийство.
Я говорила, а Евгений Сергеевич слушал меня, не перебивая и не пытаясь задать какой-нибудь вопрос, и чувство глубокого соболезнования так и накатывало на меня, когда я представляла, какое у него сейчас выражение лица.
– Теперь я хотела бы посоветоваться с вами, – продолжила я, когда все главное было сказано. – Совершенно очевидно, что Владимир Семенович не будет обрадован, узнав, что результаты дополнительного расследования только подтвердили версию официальных органов.
– Да уж, – впервые за долгое время выдавил из себя Евгений Сергеевич.
– Ну вот. Вы, как человек, работающий с ним в непосредственном контакте, я думаю, хорошо изучили его привычки. Я бы хотела, чтобы вы подсказали мне, как лучше сообщить ему о результатах расследования, чтобы не спровоцировать какие-то нежелательные реакции?
Некоторое время в воздухе висела пауза, после которой Евгений Сергеевич медленно, растягивая слова, произнес:
– Даже не знаю…
– В принципе, чтобы исключить возможные сомнения в том, насколько добросовестно я проделала работу, я могу представить подробный отчет, где будут указаны все мои следственные действия и ежедневная раскладка – что, когда и с какой целью было мной предпринято, чтобы расследовать это дело.
– Н-не думаю, что это понадобится, – снова уныло протянул Евгений Сергеевич. – Впрочем… Вы знаете, давайте сделаем так: я поговорю с Владимиром Семеновичем, постараюсь подготовить его, скажу, что вы сделали все, что возможно. Ну, а потом перезвоню вам и сообщу, когда вы сможете с ним встретиться.
– Ну что ж, хорошо, давайте сделаем так. Тогда я жду звонка?
– Да. До свидания.
Чувствовалось, что Евгений Сергеевич хочет сказать еще что-то. Возможно, как в прошлый раз, он в отчаянии готов был спросить: «Неужели нельзя ничего сделать?» – но на сей раз удержался, видимо, понимая всю неуместность подобных вопросов.
Что ж, я сделала все необходимое, оставалось только ждать.
Уже ложась спать, я подумала о том, что в этом странном расследовании, так неожиданно свалившемся на мою голову, в сущности, заключались два дела: одно – это само расследование, а другое – как мне теперь из всего этого выпутаться.
И действительно, если подсчитать, сколько усилий было затрачено мной на само расследование и сколько на то, чтобы обезопасить себя от возможных резких выпадов со стороны Бобы, еще неизвестно, что перевесит.
Чего стоил один тот факт, что Кирю на этот раз мне пришлось побеспокоить не в связи с выяснением каких-то необычных обстоятельств дела, а в связи с обеспечением собственной безопасности. И неизвестно еще, удастся ли мне в конце концов эту безопасность соблюсти.
Но сейчас думать об этом не было смысла. Зачем загадывать наперед? Все, что могла, я сделала, а как оно там обернется в реальности, увидим уже по ходу дела.
С этой мыслью я и отошла ко сну.
Проснувшись на следующее утро и поняв, что мне не нужно спешить на работу и облачаться в синий халат, я снова почувствовала некоторую грусть. Да, что ни говори, а к театру я успела привыкнуть.
Однако, как минимум еще один раз побывать в театре мне все-таки было необходимо. Определившись с Бобой, я должна была определиться и с Геной.
Конечно, помня об указании не искать легких решений, я сделала все, чтобы отмазать его от Бобы. Но оставлять его поступок совсем уж безнаказанным было бы тоже неправильно. И выходило так, что наказание это предстояло назначить мне самой.
Не сказала бы, что эта мысль приводила меня в восторг. Как частное лицо, я не имела возможности подвергнуть Гену наказанию, предусмотренному законодательством. Такое наказание заключалось бы, скорее всего, в более или менее продолжительном сроке отсидки, а отправить человека по своей личной инициативе за решетку я, разумеется, не могла.
Впрочем, я могла добиться приблизительно того же другим способом – предоставив все данные по делу в распоряжение полиции. Однако здесь имелось целых два «но».
Первое из них заключалось в том, что если полиция начнет заново расследовать это дело и придет к выводу, что Гена виновен в непредумышленном убийстве, происшествие может получить огласку, и тогда Боба поймет, что я его обманула. А о том, чем мне может грозить подобное прозрение, я даже думать не хотела.
Второе «но» было связано с тем, что, как ни крути, а доказательная база у меня была все-таки слабовата. Фактически единственное, что у меня имелось серьезного, – это признание Гены, а как раз это-то самое признание не было нигде зафиксировано, поскольку нашу беседу с ним я не записывала на диктофон. Впрочем, думаю, мне не составило бы особого труда убедить Гену изложить все, что он мне рассказал, письменно, но я не видела в этом необходимости. Письменное признание могло понадобиться только в том случае, если бы я действительно захотела передать материалы по делу официальным органам, а учитывая мое первое «но», я ничего подобного не планировала.
