Предпринимателя из Газаева не вышло. В шальные девяностые на мебели, которую они изготавливали собственными руками, удалось заработать столько, что хватило на квартиру для семьи, но конкуренты быстро сожрали маленький, затеянный в гараже бизнес. Сожрали и косточки выплюнули. Друг с горя спился и быстро умер. То ли замерз в сугробе по пьяни, то ли убили. А Ильдар Газаев, бывший мастером на все руки, устраивался разнорабочим то туда, то сюда, пока не осел в картинной галерее.
Работы у него здесь было немного, но на халтуры и приработки Арина Морозова смотрела сквозь пальцы, понимая, что мужику нужно кормить семью. Джамиля устроилась медсестрой в районную поликлинику, девочки росли, тихие, воспитанные и ласковые, не создавая проблем родителям. Жизнь входила в ровную колею, и все было бы хорошо, если бы не одно обстоятельство, омрачающее Ильдару всю радость. Он страстно мечтал о продолжателе рода Газаевых, о сыне.
– Я виновата, – тихо говорила сидящая перед Дорошиным женщина, теребя в руках мокрый носовой платок. – Я ведь втайне от него предохранялась много лет. Мне тяжело было, в чужом городе, с двумя детьми на руках. Они и болели часто, и на работе я уставала, никак не хотелось мне снова окунаться в круговерть пеленок-распашонок. Вот и говорила мужу, что не получается у меня забеременеть, а сама, втихаря, таблетки пила. Я все думала, к старости успокоится, смирится, но как Альмагуль шестнадцать исполнилось, он аж лицом почернел весь. Говорит, улетят из гнезда скоро наши птички, осиротеем мы с тобой, Джамиля. Что ж мы такого Богу сделали, что он нас утешения лишает, сына не дает. В общем, глупость я совершила, решила, что могу и родить теперь. Девочки выросли, во всем помогут. Альмагуль уж скоро работать пойдет, прокормили бы малыша. И я выбросила таблетки.
– И что было дальше? – Дорошин отчего-то был уверен, что вот-вот узнает что-то очень важное. И не просто важное, а проливающее свет на случившиеся убийства. Уверенность росла внутри, как огромный катящийся с горы снежный ком, хотя Дорошин и не мог сказать, откуда этот ком взялся.
Газаева рассказывала дальше. Речь ее, монотонная, мертвая, лишенная каких-бы то ни было эмоций, лилась свободно, несдерживаемым потоком. Видно было, что эмоции все давно уже захлебнулись и утонули в этом потоке, словно не вынеся собственной тяжести.
Наступившей у жены беременности Ильдар радовался, словно сумасшедший. Казалось, он помолодел на десяток лет, носил жену на руках, осыпал цветами и подарками, весь светился от счастья, рассказывая дочкам о том, как здорово они все будут жить, когда в семье появится еще и мальчик, сыночек, долгожданный наследник. Он даже не сомневался, что на этот раз у него родится сын.
Джамиля тоже в этом не сомневалась. Дочерей она носила очень тяжело, мучаясь тошнотой и головокружением, а в этот раз переносила беременность легко, будто была двадцатилетней девчонкой, а не уставшей от жизни сорокадвухлетней женщиной. На первое УЗИ они с мужем отправились вдвоем, потому что он теперь никуда не отпускал ее одну, носил даже легкие сумки, бережно вел по улице под руку, чтобы она, не дай бог, не оступилась, не упала.
«Мальчик у вас», – сказала доктор, делавшая обследование, и Ильдар чуть сознание не потерял от затопившей его радости. Джамиля, которая переживала больше за мужа, чем за пол будущего ребенка, тоже была рада, и сквозь эту радость до нее не сразу пробился смысл других, сказанных врачихой слов. «Не все мне нравится, – говорила между тем врач, – возраст у вас такой, опасный уже возраст. Надо бы анализы сделать, генетику проверить».
Ни Джамиля, ни Ильдар, не понимали, что такое «генетика» и при чем тут какие-то анализы, но все процедуры прошли безропотно. Зачем спорить, когда речь идет о здоровье сына и наследника. Пришедший результат их убил, уничтожил, обратил в прах. Ребенок, которого носила Джамиля, был носителем синдрома Дауна, и Газаевым очень настоятельно рекомендовали прервать беременность.
Альмагуль, готовящаяся к поступлению в медучилище, раз за разом искала в Интернете и читала родителям научно-популярные статьи про синдром Дауна. Плачущая Джамиля, успевшая полюбить своего нерожденного ребенка, робко предложила беременность не прерывать. Появление «солнечного» ребенка на свет ее не пугало, она была уверена, что вместе они справятся с этой бедой. Ребенка же главное любить, а уж какого, не имеет значения, все равно же свой, родной, любимый, желанный. Однако Ильдар оказался против.
– Я мечтал о наследнике нашего славного рода, – глухо сказал он, – сыне, которым я мог бы гордиться. Нет, Джамиля, не надо являть миру больного ребенка. Мы уже не молоды. Если с нами что-то случится, он станет обузой для Альмагуль и Диляры. Нет, врачи все правильно посоветовали.
Он сам отвел жену в клинику, вернувшись из которой лег на кровать и повернулся лицом к стене. Джамиля и рада была бы тоже погрузиться в горе, но не могла. Нужно было готовить еду, идти на работу, разговаривать с девочками. Ильдар молчал два дня, после чего спросил:
– Ты кому-нибудь говорила, что беременна?
– Нет. – Глаза Джамили набухли слезами. – Стыдилась, что смеяться будут. Мол, старуха уже, а туда же. Все ждала, пока заметно станет, чтобы уж тогда признаться. Чем позже, тем лучше.
– Вот и прекрасно. Об этом нашем горе никто из посторонних знать не должен. Позор это на семью. И то, что плод больным оказался, и то, что мы приняли решение избавиться от него. Взяли грех на душу. Только мы четверо будем знать об испытании, которое послал нам Аллах. Нечего перед чужими позориться.
Прошла пара месяцев, Ильдар Газаев вроде бы стал отходить от свалившегося на семью несчастья. В свободное от работы время снова начал выпиливать резные фигурки, которыми увлекался с молодых лет, да на фоне горя позабросил. Он практически не улыбался, но уже не хмурился, со лба исчезла глубокая борозда, и Джамиле, страшно переживавшей за мужа, казалось, что жизнь налаживается. А потом все в одночасье вновь рухнуло.
– Ильдар пришел с работы черный весь. Я даже испугалась, что случилось что-то непоправимое. То ли с моими родными, то ли с его. Но оказывается, дело было в другом. Кто-то узнал про нашу тайну, наш позор и рассказал про это Ильдару.
– Этот человек шантажировал вашего мужа? – Дорошин не мог не спросить, хотя знал ответ.
– Я не знаю, – шепотом сказала женщина. – Муж не говорил. Этот человек сказал Ильдару, что знает про нашего сыночка и про то, что мы сделали. Более того, у него на руках оказались медицинские документы, результат анализов, подтверждающий наличие генетического отклонения у ребеночка. Я так и не поняла, что именно он хотел, зачем ему были нужны эти документы. Ильдар был вне себя. Он очень просил этого человека отдать бумаги, но тот не согласился. Муж был, как помешанный, он не мог ни есть, ни спать. Я уговаривала его успокоиться. Мы ведь не сделали ничего дурного, ничего противозаконного. Нам просто не повезло, такое несчастье с кем угодно могло случиться. Я говорила, что даже если про это все узнают, то никому это не будет интересно. Ну, посудачат пару дней, и все. Но в Ильдара словно черт вселился. И я думаю, что он решил раздобыть денег, чтобы откупиться, выкупить эти бумаги. И как-то влез в историю с картинами. А его за это убили. И Альмагуль, и ее мечта о собственной лошади тут совершенно ни при чем. Понимаете? Вы должны ей про это сказать, чтобы она успокоилась.
