Вернувшись на облюбованный подоконник между третьим и четвертым этажом, Борис Грамазин начал напряженно думать. Спустя десять минут решение, пришедшее ему в голову, казалось простым и очевидным. Начал он с того, что снова позвонил в дверь Петькиной матери. Она открыла ему, полностью одетая, с забранными в пучок волосами, такая же, как он привык ее видеть.
Четко, как отличник Грамазин привык отвечать у доски, он сообщил Марии Тимофеевне, что догадался о ее романе с Долгоземовым, но клянется никому про это не говорить, при условии, что та, в свою очередь, никому не скажет о Петькиных прогулах.
– Я сейчас его найду, – твердо сказал Борис, глядя в смятенные глаза Вохминой, – и уговорю, чтобы завтра он пришел в школу. Учительнице мы скажем, что Петька плохо себя чувствовал. Не нужно, чтобы ему попало, договорились?
– Договорились, – заикаясь пробормотала Вохмина. – Боренька, а ты точно никому не скажешь про меня и Мишу, это ж позора не оберешься? Да и муж у меня!
– Точно никому не скажу. О том, что я в курсе, будем знать только мы двое – вы и я.
– А что ты за это хочешь?
– Ничего. – Борис удивился. Ему даже в голову не приходило, что за свое молчание он может требовать какое-то вознаграждение. Обладание тайной было для него достаточной платой за то, чтобы держать язык за зубами. И еще понимание, что отныне Мария Тимофеевна будет знать, что он знает. И при каждой встрече с Борисом Грамазиным вспоминать о том, что он – хранитель ее тайны.
Сбежав по лестнице, Борис выскочил во двор и отправился на поиски Петьки. У того была своя тайна, и ее тоже нужно было поделить на двоих. Конечно, сначала Петька рассвирепел, узнав, что Борька в курсе материнского позора, но Грамазин быстро и доходчиво растолковал приятелю все плюсы своего предложения. О том, что у матери есть любовник, никто не узнает. О том, что Петька за ней следит, никто не узнает. О том, что он прогуливает школу, не станет известно ни учительнице, ни отцу. Два человека, которые останутся в курсе произошедшего, – это Борис и сам Петька. Все.
– А тебе зачем это нужно? – с подозрением спросил Вохмин, поняв наконец, о чем толкует ему Грамазин.
– Да ни за чем. – Борька пожал плечами. – Так получилось, что я об этом знаю. Растрепать обо всем? Так я ж ничего не приобрету, только и тебе, и твоей матери жизнь испорчу. А так все остаются при своих. И ты при этом понимаешь, что я умею держать язык за зубами.
– А зачем тебе, чтобы я это понимал? – упорствовал Петька.
– Чудак-человек. – Борька снисходительно посмотрел на приятеля, как будто внезапно стал старше его. – Главное для каждого человека – репутация. У меня будет репутация человека, который умеет хранить секреты.
Понял?
По глазам Вохмина было видно, что тот не понял, но уточнять ничего не стал. Особыми друзьями они не стали, потому что знание Грамазиным их семейной тайны у Вохмина особого восторга не вызывало, и Борьку он по понятной причине терпеть не мог.
Грамазину Петькина дружба была и ни к чему. Как он и подозревал, при каждой встрече с ним Петькина мать опускала глаза. Поначалу в ее взоре сквозил легкий страх, что мальчишка проболтается, потом осталась лишь искра воспоминания и связанной с этим легкой неприязни. Борис же при каждой подобной встрече испытывал жгучий восторг обладания тайным знанием, и восторг этот был так силен, что он дал себе честное слово обязательно узнать еще чей-нибудь секрет, чтобы удвоить позитивные эмоции.
Тогда же, в девятом классе, он завел тощую папку с надписью «Дело», в которую вложил листочек с точным описанием того, что произошло в тот день. В верхнем углу листочка он поставил жирные цифры один и два, а в отдельной тетрадке, озаглавленной «Каталог», под цифрой один написал «Мария Вохмина», а под цифрой два «Петр Вохмин». Так в его коллекции чужих тайн появились первые два экземпляра.
Довольно долго они оставались единственными, поскольку в сыщика Борис Грамазин не играл, никаких усилий по поиску чужих секретов не предпринимал, жил, как живется, заканчивал школу, сдавал экзамены и поступал в Московский институт культуры, поскольку всерьез увлекался искусством и со школьной скамьи мечтал стать искусствоведом.
Тощую папку с болтающимися в ней листочком в клеточку и тетрадкой-каталогом он увез с собой в столицу только для того, чтобы их случайно не нашла мать. Оставлять дома побоялся, чтобы чужие секреты не стали достоянием гласности, а выкинуть рука не поднялась.
Незадолго до летней сессии третьего курса Борис случайно встретил в автобусе свою одноклассницу Олю Решетову. После школы Оля поступила в Первый московский медицинский институт, это Борис помнил, но с Ольгой не встречался ни разу, поскольку на встречи выпускников не ездил. Зимой, когда он приезжал на школьные каникулы, мама обмолвилась, что Ольгина мать завербовалась на работу на Север, удивился, поскольку работала та учительницей начальных классов и, по разумению Грамазина, на севере никак пригодиться не могла, но вникать не стал. И вот теперь встретил Ольгу, которая оказалась на девятом месяце беременности. Ее огромный живот как будто существовал отдельно от тоненького хрупкого тельца.
– Ого, ты замуж вышла? – удивился Борис. – Поздравляю со скорым прибавлением семейства.
Ольга покраснела так, что даже кожа под волосами на голове у нее стала малиновая. В уголках ее глаз неожиданно вскипели слезы.
– Борька, могу я тебя попросить, – пробормотала она и вцепилась Борису в рукав. – Мне очень важно, чтобы никто не знал, что я жду ребенка.
– Как это? – удивился Борис, чувствуя, как в предвкушении скорой тайны у него похолодел позвоночник. – Ты же в институте учишься, там же знают.
– В институте ладно, это неважно, – непонятно объяснила Ольга. – Мне главное, чтобы дома никто не знал. Ни одноклассники, ни соседи, ни знакомые. Вообще никто-никто в нашем городе. Дело в том, что никакого мужа у меня нет, понимаешь?
– Ты от родителей, что ли, скрываешь, что беременная? – догадался Грамазин. – А ребенка куда денешь, когда родишь? В роддоме оставишь? В детдом сдашь?
– Не твое дело. – Оля говорила тихо, чтобы не слышали остальные пассажиры, но жарко и напористо. – Мне нужно, чтобы ты никому не сказал. Понятно?
– Да ради бога. Я никому не скажу, – с готовностью пообещал Борис. – Можешь не сомневаться. У меня принцип такой: я никогда не выдаю чужие секреты. Кроме тебя и меня об этом никто не узнает.
Он несколько дней собирался описать встречу в автобусе и вложить еще один листок в свою папку с экспонатами коллекции, но закрутился со сдачей экзаменов и забыл. В августе Борис приехал на каникулы, и мать, делясь новостями, поведала ему о том, что мама Оли Решетовой вернулась с севера в их город после полугодового отсутствия, да не одна, а с ребенком, которого, оказывается, успела там родить.
– Вот ведь ненормальная, беременная на Север уехала, – щедро делилась эмоциями мать. – Мы-то с соседками решили, что муж ее второго ребенка не хотел. Видное ли дело, старшей девке двадцать лет, а тут малыш народится. Вот она и уехала от греха, чтобы аборт не делать. Родила и вернулась. А он же тоже человек, понятное дело, не выгонит из дому с дитем. Вот, придется теперь воспитывать на старости лет.
