– Теперь ты мне что-нибудь расскажи, – требовательно сказала Ксюша, когда Дорошин вернулся после последнего захода в парилку и теперь, отдуваясь, пил очередную кружку иван-чая с брусникой. – Как идет твое расследование?
– Медленно, – признался Дорошин. – Ты знаешь, кражи ценностей и антиквариата всегда расследуются медленно. Или их удается раскрыть по горячим следам, или это может тянуться годы.
– А здесь не получится по горячим следам? – с интересом спросила Ксюша.
– Не-а, не получится. Картины могли начать выносить года два, а то и три назад. За это время их могли продать, перепродать, и так несколько раз. Так что понять, что именно произошло в вашей галерее, будет очень сложно. Я думаю, что рано или поздно вычислю преступника, но вот проследить путь картин будет гораздо сложнее, а вернуть их и подавно.
– Но что-нибудь тебе уже удалось выяснить?
– Только то, что в действиях преступника отсутствовала логика. Ты же знаешь, что именно пропало из музея? – Ксюша кивнула.
– Тогда ты должна понимать, что шесть из восьми картин стоят баснословно дорого, зато Куинджи раз в сто дешевле. Я не понимаю, зачем его прихватили вместе с остальными работами. В галерее были и другие, более ценные произведения искусства, однако их не тронули. Почему?
– И почему? – Глаза Ксюши горели любопытством.
– Не знаю. Может, преступник сам увлечен творчеством Куинджи? Поэтому шесть картин он вынес по заказу, на продажу, а Куинджи решил оставить себе.
– Для чего?
– Не знаю, – вздохнул Дорошин. – К примеру, этот ваш нервничающий Калюжный, кстати, хотелось бы понять, от чего он так нервничает, писал по Куинджи диссертацию… Вдруг художник стал ему как родной, и он выкрал его для домашнего, так сказать, просмотра.
– Андрюшка? Выкрал? Да ты что? Он же трепетный, как девица. – Ксюша расхохоталась. – Хотя ты знаешь, ни в ком нельзя быть уверенным. Слушай. – Голосок ее поднялся вдруг до небывалых высот и тут же упал, как оборвался. Ксюша прижала руку ко рту и судорожно вздохнула.
– Что? Ты вспомнила что-то?
– Да, но это такая глупость, этого просто не может быть.
– Ксения. – Голос Дорошина зазвучал строго, он взял Ксению за руку и притянул к себе. – Если ты что-то знаешь, то расскажи. В таком деле лучше сказать глупость, чем пропустить что-то важное.
– Понимаешь, Витя… Елена Николаевна…
– Что Елена Николаевна? Ксюша, ну говори, не тяни же…
– Ее фамилия Золотарева.
– Ну и что? – не понял Дорошин.
– Да как же ты не понимаешь… Куинджи при рождении носил фамилию Куюмджи, что в переводе с урумского означает «золотых дел мастер». Детей им с женой бог не дал, но у художника был брат, который перевел фамилию на русский язык и стал… Золотаревым…
– Ты хочешь сказать… – Ксюша не дала ему договорить.
– А вдруг наша грымза Елена Николаевна – потомок Золотаревых, а? И тогда получается, что картины могли ей понадобиться, потому что это ее фамильное наследие… По крайней мере, она искренне может так думать!
* * *
От информации, предоставленной Ксюшей, у Дорошина голова шла кругом. Подозреваемые множились как грибы после дождя, и впервые в жизни Дорошин грибному сезону был не рад. То есть ни капельки. Еще в самый первый момент, когда он выяснил, что вынести картины из музея в принципе мог любой его сотрудник, поскольку все имели равный доступ в хранилище, он убедился, что алиби ни у кого не было. Теперь же, как сговорившись, практически все сотрудники картинной галереи вели себя подозрительно.
Директор Морозова, отдав работе большую часть своей сознательной жизни, отчего-то не расстраивалась, что ее, скорее всего, уволят. Несмотря на то что до пенсии ей было еще года четыре и перспективы устроиться на новое место стремились к нулю, она не горевала, не рвала на себе волосы и даже не цеплялась за возможность остаться в галерее, пусть и на должности значительно ниже рангом. Получалось, что у нее были какие-то неведомые Дорошину источники дохода, на которые она сможет жить?
Елена Золотарева, оказывается, носила ту же фамилию, что и родственники художника Куинджи, картины которого так вызывающе не вписывались в остальной перечень пропавших ценностей. Андрей Калюжный отчего-то сильно нервничал и вел странные телефонные разговоры. Что он имел в виду, когда говорил, что от какой-то сделки зависит его будущая жизнь? Продажу похищенного? Алена Богданова заявилась на работу в новых мехах, которых у нее отродясь не было и быть не могло. Откуда деньги, хотелось бы понимать.
Кто из них организовал хорошо спланированную кражу бесценных полотен? А вдруг вообще существует сговор, в котором участвуют если не все, то многие сотрудники галереи? С чего вообще он, Дорошин, взял, что кто-то действовал в одиночку? И не стал ли убитый Борис Петрович Грамазин случайным свидетелем существующего заговора, чем и решил свою судьбу? Все эти вопросы пока не имели ответа, но по опыту Дорошин был уверен, что рано или поздно ответы обязательно появятся.
Пока же он решил поговорить с человеком, который вызывал у него самые большие подозрения. И этим человеком была любимица Марии Викентьевны Елена Золотарева. Дорошин долго думал, приглашать ли ее к себе в кабинет или попробовать вызвать на откровенность в родных для нее стенах галереи. С одной стороны, формальная беседа могла все испортить, с другой, он уже дважды пытался разговаривать с Золотаревой в галерее, и оба раза это ни к чему не приводило. Елена Николаевна умела хранить свои тайны, если, конечно, они у нее были.
Кроме того, Золотарева сидела в одном кабинете со Склонской, предвзятость которой мешала Дорошину. Нет, все-таки лучше вызвать Елену Николаевну повесткой в отдел и посмотреть, что из этого получится. Бюро пропусков на входе, железная вертушка, как будто разделяющая жизнь входящего в областное Управление внутренних дел на «до» и «после», полицейский в форме, дежурная часть за стеклом, обезьянник за металлической решеткой… Все это, вместе взятое, обычно производило должное впечатление на опрашиваемых, и Золотарева не должна была стать исключением. Не каменная же она. Впрочем, проверить это Дорошину так и не удалось.
В воскресенье, занимаясь электропроводкой теперь уже на втором этаже дома и с удовлетворением отмечая, что этот этап работ скоро будет закончен, он с удивлением услышал звонок в дверь. Погруженный в мысли о краже картин, он не сразу понял, что к нему кто-то пожаловал. Это было странно, поскольку Дорошин совершенно точно никого не ждал. Ксюша провела с ним вчерашний день и сегодня находилась со своей семьей, сын своими визитами Дорошина баловал нечасто, являясь в основном за деньгами, и последний транш ему был выдан не далее как в четверг.
Отложив молоток и выплюнув гвозди, которые он держал в зубах, Дорошин спустился на первый этаж к домофону и в немом изумлении уставился на экран, который отражал нетерпеливо переминающихся за калиткой Марию Викентьевну Склонскую и Елену Николаевну Золотареву.
