— Может, все-таки дострелить его? — дернулся назад Семенов, но Молчун увлек его к выходу.
— И что теперь будет? — спросил комэск, когда они садились в машину.
— Да ничего. Я позвоню в одно место, и все заткнутся.
Так и получилось. Хотя выступление с нокаутом ведущего и сломанной рукой оппонента сделало Семенова признанным мастером дискуссий и окончательно перевело в звёздный ранг.
Уже когда они вернулись в поселок и сидели дома у комэска, тот спросил:
— А как это вообще может быть, что из врага делают героя? Сначала белогвардеец Никишкин, теперь замаскированный бандит Клюквин! Как можно из него лепить лучшего красного командира?
Молчун подумал, отхлебнул кофе из маленькой чашки:
— Плюрализм мнений, товарищ комэск. Придётся привыкать.
Семенов выругался и погладил коробку маузера.
— Плюрализм, — выговорил он по слогам. — Сначала плюёшься, потом лижешь… гадкое слово.
— Ну… заимствование, Иван Мокич. С заимствованиями часто так бывает — на слух не ложится, но по смыслу в самый раз. Только я думаю, что неспроста они этого Клюквина вытащили. Этот брехун не сам до такого додумался. Подсказали ему…
— Кто?
— Не знаю точно, но это не твои и не мои друзья. Те, кто хотят тебя скомпрометировать, сорвать ореол красного героя, обгадить как только можно. После этой передачи многие задумаются: а может и правда, что Семенов безвинного командира-соперника убил? На белом костюме даже маленькое кофейное пятнышко может все дело испортить. И с репутацией так же.
— Но кому это нужно?!
— Может тем, кому ты не дал проглотить миллиардный кредит. Поняли, что физически к тебе подобраться непросто, но уничтожить человека можно и морально. У них спецы на любой случай имеются — и киллеры, и продажные журналюги, и брехуны всякие…
— У меня ваши порядки уже в печенках сидят! — в сердцах выругался комэск. — Хоть назад, в девятнадцатый, возвращайся!
Молчун глянул остро и, вроде, хотел что-то сказать, но не сказал, только покрутил бритой головой, в которую самопроизвольно пришел невысказанный ответ: «Может, и придется!»
* * *
Настроение у Молчуна было на редкость мрачным. Обстановка вокруг его подопечного накалялась: сначала бойня в музее, потом скандал в прямом эфире… А впереди запланированная заранее международная пресс-конференция, которую нельзя отменить. Во всяком случае, пока вытащенный из прошлого герой находится в своем новом мире.
В таком настроении он и зашел к Семенову. Комэск встретил его легким кивком головы:
— Не начинаю без тебя. Сомневался: придёт, не придёт. Но, вот, попросил накрыть, на всякий случай.
Стол был накрыт, как обычно для их вечерних посиделок: водка, настойки, соленья и мясная нарезка.
Молчун пожал Семенову руку, уселся в кресло, показал: разливай, не тяни. Не произнеся ни слова, они выпили по первой. Оба понимали, что думают об одном и том же — каждый по-своему, со своей колокольни, но об одном и том же. Помедлив немного, комэск снова разлил. Снова выпили без слов, не глядя друг на друга — но в этот раз Молчун потянулся к закуске. Прихватил щепоть квашеной капусты, смачно, с хрустом, пожевал.
— Мне тоже памятник поставили, — сказал он вдруг, будто продолжил прерванный разговор. — Во всяком случае, обещали.
— Это там, в Африке? — отозвался Семенов. — А кто ж тебе поставил? Те, которых ты гусеницами раскатал?
— Нет. Другие. Которые пришли на их место.
— Ааа, — сказал Семенов. — Так может, просто пообещали? Они вначале все обещают…
— Может быть, — согласился Молчун. — Только мне на это наплевать. Мы сами себе памятники ставим. Они в делах наших. Поменял правительство в Борсхане — вот и памятник. Даже если меня там из бронзы не отольют и из камня не вырубят, это всё равно памятник. Он в историю заложен.
— Не знаю. Что-то я себя в вашей истории не нашел. Кроме того уродца перед сельским музеем.
— Всяко бывает! Только я тебе вот что скажу. Ты мужик правильный. И у меня насчет тебя мысли есть.
— Какие?
— А очень простые. Тебе если ещё несколько процедур сделать в этом саркофаге, то ты настоящим человеком станешь. И тебе ни энергия не нужна будет, ни особые условия. Будешь жить, как я.
— И что?
— А то, — Молчун двинул по столу рюмку, будто шахматную фигуру. — Сорвемся и уедем отсюда. Вместе. Туда, где нужны умелые руки. Умеющие обращаться с оружием.
— В Африку, что ли?
— Почему обязательно в Африку? В мире много мест, где такие люди нужны.
— Давай, — согласился, не раздумывая, Семенов. — Мне это больше по душе, чем та ерунда, которой приходится заниматься.
— Ну что ж, значит, договорились, — сказал Молчун.
В новостях на экране беззвучного телевизора появилось обрюзгшее лицо мужчины средних лет, с наглыми глазами.
— Кто это? — спросил Семенов.
— Бывший депутат. Проходимец. Сменил три фракции, потом попался на крупной взятке, убежал за границу и скрывается. До сих пор ищут. Может, правда, только делают вид, что ищут. Когда хотят — находят. Я сам одного привозил в багажнике…
— Погоди, погоди, — насторожился Семенов. — Что, говоришь, он поменял?
— Ну, фракции. Вроде как партии. Из одной вышел, в другую вступил. Из другой вышел, в третью вступил.
— Погоди! И что, его за это не расстреляли?!
— У нас за это не стреляют, обычное дело.
Семенов хлопнул кулаком по столу.
— Ничего себе! Как обычное дело? Если бы я свой партбилет сжег, меня бы и не повесили! Воевал бы себе дальше. Только на другой стороне…
Молчун покрутил свою рюмку, вернул на место.
— Раньше были одни понятия. В Великую Отечественную за потерянный партбилет могли к стенке поставить, за сожженный — тем более. А теперь нет. Теперь все мягче. Притерпелости больше. По-научному толерантность называется.
— Да в гробу я видал такое толерантство, — Семенов еще раз рубанул кулаком по столу. — Что-то всё, с чем я у вас сталкиваюсь — оно никак не похоже на те идеалы, за которые мы кровь лили, свою и чужую.
— А оно и не должно быть похоже, — сказал Молчун. — Идеал — одно, а его воплощение — совсем другое. Идеал — это абстрактная и недостижимая идея.
— Мне это не нравится! — комэск встал, прошелся по комнате — до окна и обратно. Шашка и маузер спокойно лежали возле кресла — видно, критическая дистанция не нарушалась.
— Знаешь что, — продолжил Молчун. — Ты как-то измени поведение. Вот эта твоя жесткость: рубить, резать правду-матку, — она сейчас не в моде и многих раздражает.
— Не надо было меня сюда вытаскивать, если я вас раздражаю, — махнул рукой комэск и рухнул обратно в кресло.
