Пока под залихватский ободряющий свист распорядителя действа, чем-то неуловимым напоминавшего свадебного тамаду, проходила джигитовка, атаман Бережицкий ёрзал в кресле и бросал встревоженные взгляды на бурливую толпу, на казаков личной охраны, щёлкающих нагайками по сапогам, на сидящего рядом комэска. Семенов, казалось, был всецело поглощён разворачивающимся зрелищем. Но атаман чувствовал неодобрение в этом его молчании, даже в лёгком наклоне головы ему чудилось что-то недоброе. С первой секунды Бережицкий понял: оправдываются его худшие ожидания. Вместо того, чтобы склеиться в крепких мужественных объятиях, демонстрируя окружающим полное единение (у атамана Бережицкого это получалось чрезвычайно эффектно, телерепортёры любили снимать атамана, встречающего дорогих гостей) — комэск сухо кивнул, пожал протянутую руку, пресекая распахнувшиеся было атаманские объятия строгим холодным взглядом, и в следующее мгновение повернулся к конному строю. Держался и выглядел при этом так, будто приехал проводить полковой смотр: левая рука на рукоятке шашки, ноги крепко расставлены — осмотрел деловито всадников, вопросительно взглянул на атамана через плечо, дескать, командуйте… Приключилось некоторое замешательство. Спохватившись, наконец, заместитель Бережицкого скомандовал: «Смирно!», строевым шагом, с рукой под козырёк, вышел к атаману, доложил о построении сводного полка и, остервенело выбив пыль из утрамбованного грунта, шагнул в сторону. Атаман выкрикнул традиционное приветствие: «Здорово дневали, казаки!», — и строй грянул в ответ: «Слава богу!».
Выслушав ответное приветствие, Семенов удивленно покрутил головой, задумчиво опустил голову и, не дожидаясь приглашения, двинулся к дощатому настилу, на котором стояли плетёные кресла и скамейки для почётных зрителей. В плане была пространная приветственная речь атамана — но, взглянув на удаляющуюся спину комэска, Бережицкий решил обойтись без лишних слов и поспешил следом.
Они сидели рядом — полный, щекастый, с вальяжными манерами крупного чиновника казачий атаман и сухой, быстрый в движениях, красный командир, выдернутый из горнила Гражданской войны. Контраст был настолько разителен, что казалось, будто даже солнечный свет падает на этих людей по-разному. Трудно было представить их занятыми чем-то вместе — чем угодно: учебной рубкой лозы или разворачиванием контратаки на противника, внезапно ударившего с фланга.
На съемки ширмиций съехались группы нескольких федеральных телеканалов. Только Молчун, затерявшийся в толпе неподалёку от бесхитростной гостевой ложи, знал, что не все выстроившиеся цепочкой операторы снимают выступления джигитующих наездников: объектив одной из камер с логотипом несуществующего канала «Отвага» от начала до конца всего действа будет наблюдать за реакциями комэска.
— А сейчас, честной народ, готовься увидеть самые сложные, самые опасные номера! — весело выкрикивал в микрофон распорядитель шоу. — Групповая акробатика на полном скаку! Без всякой страховки! Просим следить за детьми и животными и не допускать во избежание травм и инцидентов их проникновения за оградительную черту.
По огороженному полю проскакали бок о бок два всадника. Копыта их коней опускались на землю почти синхронно — чем дальше, тем плотней сливалась парная дробь галопа, ближе ходили пружинистые загривки. На середину поля тем временем выбежали три казака: двое встали друг напротив друга, третий в некотором отдалении. Сделав круг, всадники понеслись прямиком на поджидающих их казаков, подхватили их, свесившись с сёдел, и, выпрямляясь мощным рывком, помогли запрыгнуть себе за спины. Последний казак, самый субтильный из тройки, дождался, пока пара мчащихся коней поравняется с ним, обходя его слева и справа, ухватился за луки седёл и в следующее мгновение уже возвышался над головами наездников, расставив ноги на конские крупы.
Бережицкому вдруг так захотелось холодного свежего пива… снять губами пену, потянуть большой глоток из тяжёлой толстостенной кружки — что он чуть не подавился слюной и закашлялся. Стоявший рядом ординарец заботливо похлопал атамана по спине. Тот склонил свою тушку к гостю, прошептал на ухо:
— Не желаете ли пива, Иван Мокич? Пиво у нас отменное, крафтовое, специально для дорогих гостей сварили.
Комэск ответил не сразу. С первой секунды знакомства с атаманом — да и слово-то вражеское, режет слух — он боролся с позывом оттаскать за уши толстячка в лампасах, от которого за версту несло пристрастием к выпивке и кабинетным играм. Но в словах Молчуна о сдержанности был резон.
— Не сейчас, — только и ответил комэск, подумав про себя: «И не с тобой».
На поле тем временем начались выступления по рубке шашкой. Всадники на скаку разными махами рубили лозу и соломенные чучела.
К помосту с высокопоставленными гостями подъехал казак. Чуб торчком из-под фуражки, густые русые усы.
— Товарищ комэск, может, покажете, как Колчака рубили? — весело выкрикнул казак. — А то, гляжу, как будто засиделись!
Бережицкий скрипнул креслом и застыл, задрав плечи — будто снова подавился и вот-вот закашляет.
«Такого бы, дерзкого и статного, я бы взял к себе взводным», — подумалось Семенову.
— Хорунжий Цыбулин! — крикнул кто-то за спиной комэска. — Что за панибратство!
Семенов поднялся, хлопнув себя по ляжкам — в тон бравому казачку.
— И то правда, товарищ Цыбулин, — сказал он. — Пора бы и мне кровушку разогнать. Хотя по субординации, ваш атаман должен начать…
— Да я сегодня не в форме, — забормотал тот.
— Понятно! — Семенов подумал, что он уже и не вскарабкается на коня. — Командир всегда должен быть в форме!
С этими словами комэск шагнул с досок помоста навстречу хорунжему.
Поддёрнув вожжи и заставив коня наклонить голову, тот, ловко перекинув ногу через холку, спрыгнул на землю и протянул повод комэску.
— Окажите честь, — сказал он, широко улыбаясь. — Век буду вспоминать, как в седле моего Персика легендарный краском сиживал.
Семенов принял повод.
— Персик, говоришь? — хмыкнул он дружелюбно.
«Не позабыл ли? — мелькнуло в голове. — Сто лет не сидел в седле!»
Но навыки не забываются. За мгновение до того, как нога встала в стремя, комэск толкнулся, одновременно ухватив луку и подтягиваясь, вскочил в седло.
Как же меняется мир, когда смотришь на него с коня, когда по левому колену постукивают ножны, а в правый бок упирается кобура маузера…
«А много добрых казачков», — подумал комэск, рассматривая лица конных и пеших, стоящих в строю и рассыпавшихся по полю.
Он оглядел помост, на котором остался сидеть Бережицкий с приближёнными. Встретив взгляд комэска, атаман встал, крякнув от неожиданного усилия, и сделал руками странное, развалившееся на полпути движение — будто собирался подбодрить, мол, давай, вперёд! Семенов отыскал в толпе Молчуна — специально высмотрел, хотел встретиться взглядом. И встретился — тот смотрел с интересом.
Слегка качнув стременами, он направил Персика к дальнему концу поля. По пути он несколько раз развернул коня вокруг оси, разогнал и остановил, проверяя, как тот слушается узды. Чувствовалось, что Персик немного нервничает под незнакомым седоком, но капризничать не приучен.
