Некоторые животные, и даже люди, общаются исключительно посредством музыки. Например, гуанчи, потомки аборигенов острова Гомера из Канарского архипелага, о которых доподлинно известно лишь то, что они живут в пещерах и мумифицируют своих умерших, переговариваются через пропасти с помощью древнего свистового языка. Их трели и щебет немного похожи на голоса куропаток и других птиц, но сложнее; современные гуанчи, как и их предки, слышат и понимают друг друга на расстоянии до 15 километров. Этот язык называется «сильбо гомеро»; некоторые островитяне вставляют в свист испанские слова, создавая из свиста и слов креольский диалект, который считают вполне содержательным.
В Австралии аборигены делили земли невидимыми дорогами – песенными линиями, по которым и кочевали в поисках лучшей жизни. Эти линии (ближайшим подобием которых, пожалуй, является разграничение территорий птицами согласно громкости пения) – древнее магическое понятие, но при этом они обладают топографической точностью. Весь континент опутан лабиринтом таких линий, и аборигены могут песнями прокладывать себе пути вдоль них. Брюс Чатвин в «Тропах песен» (The Songlines) так описывает этот процесс:
Независимо от слов мелодический строй песни описывает природу той земли, по которой эта песня проходит. Так, если Человек-Ящерица плетется по соляным ямам озера Эйр, то можно ожидать непрерывного ряда бемолей, как в Похоронном марше Шопена. Если же он скакал вверх-вниз по эскарпам Макдоннелла, то мы услышали бы перемежающиеся арпеджио и глиссандо, как в Венгерских рапсодиях Листа.
По-видимому, определенные музыкальные фразы, определенные сочетания нот описывают поведение ног Предка. …Опытный певун, прислушавшись к последовательности таких фраз, быстро сосчитает, сколько раз его герой переходил реку, забирался на гребень горы, – и сумеет вычислить, как далеко он продвинулся вдоль Песенной тропы и до какого именно места
[91].
Когда слова и музыка встречаются в песне, их воздействие усиливается. По мере подъема эмоций речь естественным образом обретает больше лиричности. «Всякая страстная речь становится сама собой музыкальной, – отмечал Томас Карлейль, – превращается в утонченную музыку в сравнении с простой разговорной речью; даже речь человека, находящегося в страшном гневе, становится пением, песнью»
[92]. Нагляднее всего это проявляется в проповедях фундаменталистов, или риторике крайних политических активистов, или строфах некоторых русских поэтов, которые поют свои стихи. Практически во всех современных фильмах есть саундтреки и фоновая музыка. Напрашивается предположение, что мы не в состоянии полноценно слышать мир, и потому нам требуется музыка, вовремя обеспечивающая соответствующие эмоции. Может быть, мы считаем мир недостойным того, чтобы его слушать? Или дело в том, что кинематографисты стремятся сочетанием слов и музыки достигать наибольшего эмоционального эффекта? Или они просто считают, что мы слишком ленивы, или слишком поверхностны, или слишком тупы для того, чтобы эмоционально реагировать на то, что мы видим?
Мера для меры
Отдельные аспекты нашей биологии идеально подходят для музыки, позволяя музыке вливаться в нас так же красиво, как солнечный свет – в витражные окна. Уильям Конгрив был прав: «Музыке присуща магическая сила, способная умиротворить сердце дикаря». Этот афоризм неоднократно искажали и вместо дикаря упоминали дикого зверя, но Конгрив вовсе не утверждал, что музыка помогает приручать львов или что заклинатель гипнотизирует кобру игрой на флейте (вообще-то на змею действуют мерные движения флейты и самого заклинателя, а вовсе не звук: змеи глухи). Он хотел сказать, что музыкой можно успокоить сердца самых кровожадных из нас – и порой даже против воли. Как правило, мы держим эмоции при себе. Мы закупориваем их, храним на верхней полке в закрытом чулане, как банки с консервированными персиками, и достаем, если случается кризис; зачастую мы срываем крышки со своих эмоций при помощи песен. Народы, у которых принято петь и причитать на поминках, знают, какое из этого может следовать терапевтическое действие. Песней мы часто выражаем сильнейшие страсти. Скорбь или радость в песнях, принадлежащих к иной, далекой от нас культуре, понятны всем и каждому. Австралийский психофизиолог Манфред Клейн играл испытуемым добровольцам фрагменты музыки Баха, а потом измерял у них ответную реакцию мышц руки. Независимо от культурной принадлежности (японские или американские бизнесмены, австралийские аборигены и т. д.) одни и те же фрагменты вызывали у всех одинаковую реакцию. Затем он измерял реакцию мышц руки во время радости, гнева и других сильных эмоций. Графики эмоциональных состояний вполне соответствовали тем, что были получены после прослушивания Баха. Судя по всему, музыка создает определенные, сходные для всех эмоциональные состояния, что в результате позволяет нам обмениваться самыми интимными переживаниями без разговоров о них или без определения с помощью рваной сети слов.
Когда мы поем, у нас расширяются зрачки и повышается уровень эндорфина; музыка влияет на весь организм, а не только на мозг, и обладает целительным эффектом. Во время Второй мировой войны обнаружили, что на музыку реагируют даже пациенты в коме. Врачи и медсестры используют музыку, чтобы установить контакт с детьми с особенностями ментального развития, особенно с детьми с множественными нарушениями. Аутичным или труднообучаемым детям, для которых даже разговор кажется непреодолимой сложностью, подчас удается сделать первые шаги в общении с помощью пения, которое потом перерождается в обычную речь. Музыка способна улучшать настроение и прибавлять энергии, благодаря чему помогает людям, привыкшим к сидячему образу жизни, более часто и продолжительно делать физические упражнения. Для этого обычно выбирают джаз, свинг, поп или рок, ритмы которых не совпадают с естественным ритмом сердца и провоцируют повышение кровяного давления; благодаря им мы ощущаем повышение тонуса. Музыка способна и успокаивать. В психотерапевтической методике «Управляемая образность и музыка» врач завязывает пациенту глаза, и тот погружается в расслабленное состояние, в котором у него под влиянием музыки создаются благотворно влияющие образы. В некоторых отделениях интенсивной кардиотерапии классическая музыка входит в число восстановительных процедур при стенокардии. Она и успокаивает пациентов, и как будто бы накрывает волшебным покровом окружающие их неприглядные картины. Некоторые врачи прописывают музыку раковым больным, престарелым, эмоционально неуравновешенным, психически больным. Существует большая международная организация музыкальных терапевтов, на недавней конференции которой работали секции «Использование музыки в обучении чтению слабослышащих детей», «Старческая нервная система: проблемы музыкальной терапии в геронтопсихиатрии», «Музыкальная терапия в реабилитации больных с травматическими повреждениями мозга» и другими интригующими названиями.
Чтобы понять, чем же привлекает нас музыка, нужно задаться вопросом: что же вообще доставляет удовольствие? То, что мы называем «удовольствием», может быть просто дрожью от прохождения по стремнине «реки положительного подкрепления» в организме, как назвал ее нейробиолог Джеймс Олдс. Именно Олдс обнаружил, в экспериментах на крысах, центр удовольствия в мозгу. «Река подкрепления», как и остальной организм, – это странное единство электричества и химии; его можно искусственно запустить или остановить разными способами: электродами или медикаментами. Наша эволюция с самого начала проходила по пути положительных подкреплений, поэтому неудивительно, что в нашей культуре придается большое значение всевозможным викторинам, конкурсам, медалям и программам присуждения премий и что это пристрастие столь устойчиво. Подкрепление носит разные маски. Оно способно проявляться как угодно – как мелодия, которая может быть сыграна в любом регистре и темпе, на любом инструменте и остаться при этом узнаваемой.
