Попробуйте сделать это сами. Опишите запах любимого человека, своего ребенка, кого-то из ваших родителей. Или даже одно из тех популярных обонятельных клише, которые большинство людей могут распознать даже вслепую, – обувной магазин, пекарню, церковь, мясную лавку, библиотеку. Но удастся ли вам описать запах своего любимого кресла, или чердака, или автомобиля? Пол Уэст в романе «Та часть цветков, где сохраняется пыльца» (The Place in Flowers Mere Pollen Rests) написал, что кровь пахнет пылью. Поразительная метафора, основанная на косвенном впечатлении, как всегда бывает с метафорами, передающими запахи. Еще одну чрезвычайно броскую характеристику придумал другой писатель, Витольд Гомбрович. В первом томе своего дневника он вспоминает о завтраке в «Эрмитаже» с А. и его женой: «Еда пахнет, прошу прощения, на редкость роскошным ватерклозетом». Полагаю, что не понравились ему жареные почки – пусть даже блюдо было приготовлено по высшему разряду. Для того чтобы составить карту запахов, потребуются картографы, наделенные незаурядным обонятельным талантом. Им необходима способность изобретать новые слова, каждое из которых будет достаточно точным – как линия рельефа, отображенная на карте, или направление, указанное компасом. Особое слово, к примеру, должно обозначать аромат макушки младенца, в котором сочетаются запахи талька и свежести, еще не оскверненной жизнью и диетами. Или, допустим, пингвины: они пахнут исключительно пингвинами, и запах этот настолько специфичен, что можно обойтись одним прилагательным. Но «пингвиний» не подойдет, да и непонятно, то ли это прилагательное, то ли существительное наподобие химического элемента. «Пингвинячий» звучит слишком уж несерьезно. Можно бы сказать «пингвиноподобный», но, во-первых, с таким словом язык сломаешь, а во-вторых, оно не характеризует, а лишь называет предмет. Если для пастели существуют названия цветов – лавандовый, розовато-лиловый, фуксия, темно-фиолетовый (сливовый) и лиловый, – то кто назовет тона и оттенки запахов? Можно подумать, что все человечество загипнотизировали и приказали ему кое-что выборочно забыть. Кстати, вполне возможно, запахи настолько глубоко затрагивают нас еще и потому, что мы не умеем называть их. Все остальные чудеса нашего многообразного мира, щедро описанного словами, так и хочется разобрать по лингвистическим косточкам, обозначения же запахов частенько крутятся на кончике языка, что придает им некую магическую отдаленность, загадочность, безымянную силу, сакральность.
О фиалках и нейронах
Фиалки пахнут кусочками жженого сахара, выдержанного в лимоне и завернутого в бархат; я могу предложить лишь самый распространенный способ, – определить один запах через другие или при помощи лексикона иных органов чувств. Наполеон в своем знаменитом письме требовал, чтобы Жозефина не мылась две недели до их намеченного свидания, чтобы он мог насладиться всем естеством ее запаха. Однако Наполеон и Жозефина любили фиалки. Жозефина так часто пользовалась духами с фиалковым ароматом, что тот сделался ее отличительным признаком. Когда же она умерла – в 1814 году, – Наполеон посадил фиалки на могиле любимой. Перед самым изгнанием на остров Святой Елены он посетил эту могилу, сорвал несколько фиалок и положил в медальон, который носил на шее; там они и оставались до конца его жизни. На улицах Лондона XIX века можно было встретить множество бедных девушек, продававших букетики фиалок и лаванды. В «Лондонской симфонии» Ральфа Воан-Уильямса есть фрагмент, в котором инструменты подражают возгласам девушек-цветочниц. Фиалки всегда сопротивлялись и продолжают сопротивляться усилиям парфюмеров. Из них можно сделать высококачественные духи, но это чрезвычайно трудно и дорого. Позволить себе такую парфюмерию могут лишь настоящие богачи – но ведь императрицы, денди, законодатели мод и прожигатели жизни как раз и существуют для того, чтобы обеспечивать парфюмеров работой. Особенность фиалок, запах которых многие считают навязчивым до тошноты, состоит в том, что он не держится долго.
Цветок фиалки на заре весны,
Поспешный, хрупкий, сладкий, неживучий,
Благоухание одной минуты;
В фиалках содержится ионон, «запирающий» обонятельные рецепторы. Цветок продолжает источать свой аромат, но мы утрачиваем возможность воспринимать его. Подождите минуту-другую – и запах появится вновь. Потом снова угаснет, и так далее. Вот Жозефине, женщине, наделенной высокой, разве что изредка подавляемой чувственностью, и понравилось сделать своим «фирменным отличием» аромат, который сперва интенсивно воздействует на обоняние, а в следующую секунду оставляет его в девственной неприкосновенности, чтобы затем вновь атаковать. Этот аромат наилучшим образом подходит для флирта. То возникая, то исчезая, он играет в прятки с нашими чувствами, и им невозможно пресытиться. Древние афиняне настолько любили фиалку, что сделали ее символом и официальным цветком города. Женщины Викторианской эпохи использовали для освежения дыхания (особенно если доводилось пить спиртное) кашу́ – фиалковые драже. Я пишу эти строки и жую пастилки «Choward’s Violet» («нежные сласти, освежающий аромат») с пикантным – сладким и немного затхлым – соком фиалок. С другой стороны, в Амазонии мне довелось варить в котелке casca preciosa – ароматное дерево, родственное сассафрасу. Его вываренная кора пропитала мое лицо, волосы, одежду, комнату и, кажется, даже мою душу жарким фиалковым ароматом исключительной тонкости. Но если фиалки на протяжении многих столетий потрясают, кружат головы, вызывают отторжение и одурманивают разными другими способами, то почему же так трудно описать их, не используя иносказаний? Разве мы обоняем как-то косвенно? Ничего подобного.
Обоняние – наиболее прямолинейное из всех наших чувств. Когда я подношу фиалку к носу и делаю вдох, молекулы, содержащие запах, вплывают в носовую полость, что находится за переносицей, и там их поглощают клетки-рецепторы слизистой оболочки, наделенные микроскопическими обонятельными волосками. Пять миллионов этих клеток посылают импульсы в обонятельную луковицу (центр обоняния) мозга. Обонятельные клетки поистине уникальны. Если в мозгу разрушается нейрон, он гибнет навсегда – его восстановление невозможно. Если повредить нейроны глаза или уха, тот или другой орган пострадает навеки. А вот нейроны носа заменяются примерно через каждые тридцать суток и, в отличие от всех прочих нейронов организма, контактируют непосредственно с раздражителем.
В верхней части каждой ноздри расположены окрашенные желтым, густо увлажненные обонятельные области с жировой тканью. Обычно мы рассматриваем наследственность как передачу от предков потомкам роста, формы лица, цвета волос. Но наследственность определяет и оттенок желтой окраски обонятельной области. Чем он гуще, тем острее и точнее обоняние. У альбиносов обоняние слабое. У животных, наделенных способностью хорошо улавливать и различать запахи, обонятельная область окрашена темно-желтым, а у людей – бледно-желтым. У лисы она красновато-коричневая, у кошки – насыщенного коричневато-горчичного оттенка. Один ученый утверждал, что у темнокожих людей и обонятельные области более темные, и, следовательно, у них более чувствительные носы. Когда обонятельная луковица что-то воспринимает – во время еды, секса, эмоционального всплеска или прогулки в парке, – она отправляет в кору головного мозга сигнал, и сообщение поступает прямо в лимбическую систему – загадочную, древнюю и тесно связанную с эмоциями область мозга, посредством которой мы чувствуем, вожделеем и изобретаем. Обонянию, в отличие от других чувств, не требуется переводчик. Оно действует непосредственно и не зависит от языка, мысли или расшифровки. Запах может вызвать сильный приступ ностальгии, запуская мощные образы и эмоции раньше, чем человек успевает сознательно распорядиться ими. Увиденное или услышанное может очень быстро перетечь в компостную кучу краткосрочной памяти, зато, как отметил Эдвин Т. Моррис в «Благоухании» (Fragrance), память на запахи почти не бывает краткосрочной. Она всегда долгосрочная. Более того, запахи стимулируют обучение и усвоение. «Если детям вместе со списком слов дают обонятельную информацию, – пишет Моррис, – слова будут лучше откладываться в памяти и вспоминаться гораздо легче, нежели те, что не имели обонятельного подкрепления». Вместе с духами мы словно даем человеку некую эссенцию памяти. Киплинг был прав: «Запахи скорее, нежели звуки или образы, заставляют звучать струны нашего сердца».
