У многих народов боги еды управляли душами и жизнью в целом. Индейцы племени хопи, почитающие кукурузу, едят синюю кукурузу, чтобы обрести силы, но поклоняться кукурузе могли бы все американцы, так много это растение значило и значит в их повседневной жизни. Маргарет Виссер в книге «Самое главное – обед» (Much Depends on Dinner) излагает замечательную историю кукурузы и ее использования: ее едят домашние скот и птица; из нее делают соус для консервированных продуктов; ее широко используют для изготовления бумаги, пластика и клеев, а также конфет, мороженого и других лакомств, содержащих кукурузный сироп; кукурузный крахмал входит в состав сублимированных и быстрорастворимых продуктов; из различных частей этого растения делают множество всем известных предметов – например, веники и чаши для курительных трубок. У хопи само поедание кукурузы – это уже форма поклонения. Я держу в руке очаровательную резную статуэтку-качина из тополя, работы хопи, представляющую кукурузу, одну из многих духовных сущностей их мира. На туловище, выполненном в форме початка и раскрашенном охрой, желтым, черным и белым, нарисованы клеточки, изображающие зерна, и абстрактные зеленые листья, направленные снизу вверх. На лице – длинный, черный, похожий на корень нос, квадратные черные глаза, черный воротник из клочка кроличьего меха, белые уши, похожие на кукурузные метелки, коричневая челка из птичьих перьев и два рога, покрытые охряными, зелеными и желтыми полосами, увенчанные кисточками из сыромятной кожи. На меня смотрит изящный, сделанный с большим вкусом и душой качина древний бог маиса.
На всем протяжении человеческой истории, во многих культурах, на многих языках слово «вкус» имело двоякое значение. В английском языке слово «taste» происходит от среднеанглийского «tasten» (исследовать на ощупь, пробовать), связанного, в свою очередь, с латинским «taxare» – «оценивать, осматривать», и, значит, всегда имело значение «исследовать», «испытывать»
[46]. Люди, обладающие вкусом, оценивают жизнь с собственных позиций, и одни вещи находят высококачественными, а другие – никуда не годными. Что-то из области дурного вкуса называют вульгарным или непристойным. Необходимо упомянуть профессиональных критиков вина, еды, искусства и т. д., мнению которых мы часто доверяем больше, чем нашему собственному, поскольку считаем их более искушенными в предмете. Старофранцузское слово «компаньон» (compaignon) означает «тот, кто разделяет хлеб с другим», от латинского «com» – «вместе» и «panis» – «хлеб», и подразумевает людей, совершающих совместную трапезу в знак мира и дружелюбия.
Появляясь на свет, мы прежде всего пробуем на вкус материнское молоко
[47], сопровождаемое любовью, лаской, теплом, чувствами защищенности и благополучия. Это наше первое явное ощущение удовольствия. Позже мать будет кормить нас твердой пищей из своих рук или даже разжевывать ее и вливать в рот младенцу из собственных губ, уже частично переваренной в слюне. Столь глубокие ассоциации медленно выветриваются из памяти, а может быть, и остаются навсегда. Мы говорим «еда» так, как будто это столь же простая, существующая независимо от всего остального вещь, как скала или дождь. Но для большинства живущих это источник большого удовольствия, сложный мир удовлетворения, сочетающего в себе и физиологическую, и эмоциональную стороны и в значительной степени связанного с воспоминаниями детства. Еда должна быть вкусной, должна вознаграждать нас, иначе мы не сможем по-настоящему насытить каждую клеточку организма. Пища необходима для жизни, как и дыхание. Но дыхание происходит само собой, а пропитание приходится искать сознательно; эти поиски требуют планирования и затрат энергии, и потому необходимо выйти из естественной апатии. Эта задача выгоняет нас утром из постели, заставляет одеваться в стесняющую движения одежду, отправляться на работу и заниматься там восемь часов подряд чем-то, что может совсем не нравиться, – всего лишь для того, чтобы «обрести хлеб насущный». В английском языке заработная плата называется словом «salary» – «заработать себе на соль», от латинского «salarium» – «деньги на соль, положенные легионеру». Мы всеядны, поэтому нас привлекают очень многие и разные вкусы, и поэтому мы пробуем все новые и новые блюда. Дети растут, и регулярно, по нескольку раз в день – за едой – встречаются со взрослыми, слушают их разговоры, усваивают родительские привычки и родной язык, постигают мир. Пусть лингвистические навыки не зарождаются во время еды, но они развиваются и укрепляются, как это происходило когда-то во время коллективной охоты.
Мы склонны рассматривать отдаленное прошлое словно бы в перевернутый телескоп, который сжимает изображение: короткий период отводится для охотников-собирателей и длинный – для «цивилизованных» людей. Но цивилизация – это лишь последняя эпоха из пройденных человечеством на своем пути, и еще неизвестно, насколько велико это достижение. Очень может быть, что это не последняя стадия. Мы обитаем на этой планете именно в человеческом облике уже около двух миллионов лет, на всем протяжении которых, за исключением двух-трех последних тысяч лет, были охотниками и собирателями. И, хотя мы умеем петь хором и изливать вдохновение на бумагу, сидя за письменным столом, – тем не менее в своем движении по миру мы руководствуемся множеством соображений, мотивов и навыков наших далеких предков. Но это не относится к числу известных истин. Случись когда-нибудь жителям иных миров посетить нас, наилучшим подарком от них стал бы набор любительских кинофильмов, повествующих о жизни рода человеческого на каждом этапе эволюции. Сознание, эта великая поэма одушевленной материи, кажется совершенно невероятным, невозможным явлением, но все же мы, со своим одиночеством и великими мечтами, существуем. Говоря в дырочки телефонной трубки, будто сквозь шторку исповедальни, мы порой делимся своими эмоциями с кем-нибудь из друзей, но обычно такое общение кажется недостаточно близким – все равно что кричать на ветер. Мы предпочитаем разговоры лицом к лицу, как будто таким образом можно ненадолго окунуться в чувства собеседника. Гостям же мы прежде всего предлагаем еду и питье. Это символический жест, говорящий: эта пища насытит твое тело, как я постараюсь насытить твою душу. В трудные времена или где-нибудь в путешествии это означает также: я поделюсь с тобою тем, что мог бы сохранить, обеспечивая свое собственное выживание, пусть даже из-за этого подвергну свою жизнь опасности. Пусть страшные времена остались в прошлом, но и сегодня какая-то частица нашей души, закаленная в подобных испытаниях, с благодарностью принимает эти символические напиток и кусок сыра.
Еда и секс
Каким был бы трепетный ритуал ухаживания, не будь в нем совместных трапез? В романе о Томе Джонсе Филдинг в очаровательно двусмысленной и чувственной сцене в таверне показывает, что трапеза может быть превосходной прелюдией к последующей близости. Почему же еда так сексуальна? Почему женщина глядит на симпатичного мужчину как на лакомое блюдо? Почему юная француженка называет возлюбленного «mon petit chou» (моя капустка)? А американец свою подружку – «cookie» (булочка)? А англичанин, говоря о знойной женщине, употребит слово «crumpet» (румяная, поджаристая оладья, хорошо сдобренная маслом)? Или «tart» (фруктовое пирожное)? Сексуальное желание и аппетит всегда были союзниками. И то и другое – это неутолимый голод, который с ранних лет заставляет нас терпеть неурожаи и воевать, проливать кровь и блаженствовать в покое.
