— Тогда мне самому не очень понятно, почему я выбрал тебя, — засмеялся мой будущий муж. — А родители поддержат…
То есть даже если я худшая из женщин, фейсконтроль смотрин я все равно пройду?
Мне захотелось скорее познакомиться с этими уникальными родителями и понять: это такая высшая степень мудрости или крайняя форма пофигизма?
Родителям я понравилась, приняли они меня очень тепло, но я не могла записать эту лояльность на счет своей «идеальности»: меня потом все годы брака всегда бодрила мысль, что если что, мое место займет любая другая девушка, и ей так же будут улыбаться и подливать чай в гостевую чашку, потому что «поддержат решение сына».
Я проникла в семью. Прижилась. Жила, а сама «ходила» на разведку.
— Миш, а тебе не страшно было с шестнадцати лет самому принимать решения? — пытливо выспрашивала я. У меня никак не укладывалось в голове, что в тот момент, когда я не могла выбрать, люблю или не люблю я творог, мой будущий муж сам выбирал себе вуз и образ жизни.
— Еще как страшно!
— И? Как ты справлялся?
— Шел за советом к родителям.
— А они?
— А они «поддержат меня в любом моем решении».
— А если ты налажаешь? Ну, совершишь ошибку? Тоже поддержат?
— Вероятно, да.
— А если твой сын в шестнадцать лет придет к тебе за советом, ты дашь совет?
— Я обязательно помогу ему принять решение.
— Почему?
— Потому что ему страшно. Жутко страшно. Он растерян и напуган. Он начинающий взрослый. Это как с игрового тренажера пересесть за реальный руль автомобиля. И ты рулишь и понимаешь: вот сейчас все по-настоящему, и, если ошибешься, можно вылететь на встречку или сбить человека. И ты напуган, чем еще сильнее усугубляешь ситуацию, и надеешься на инструктора. А он сидит рядом, но у него нет страхующих педалей, он просто сидит и, если что, поддержит…
— То есть ты поведешь себя иначе, чем родители? Твои мировые родители?
— Я обожаю родителей. Они самые лучшие. Но они могут ошибиться, как все обычные люди, — вздохнул муж.
Не дать совета ребенку тогда, когда у тебя его просят, потому что этот совет — все равно мнение, чужое мнение, и оно не должно мешать объективности, — это… это….
Не знаю. Это сила или слабость?
Мне кажется, что во фразе «я поддержу тебя во всем», помимо очевидной мудрости не быть навязчивым и безусловной веры в своего ребенка, зашита и очень удобная местами позиция: черт его знает, как тебе поступать, твоя же жизнь, ты там сам как-нибудь разберись, а я поддержу.
Но, с другой стороны, дети у них получились чудесные, целеустремленные, очень качественные. Один мой муж чего стоит!
Дети умеют принимать решения, но делают это долго и мучительно, замачивают решение в страхе, купают в сомнениях, теряют время, ждут подсказок извне.
А я рублю сгоряча. Принимаю решения мгновенно, лелея и тихо восторгаясь своим собственным мнением. Я не боюсь. Ошибусь? Ну и ладно. А кто не ошибается?
Ну вот и как правильно?
Может, стоит взять ребенка за руку ДО и попробовать уберечь от ошибок, как делала моя мама, или все же лучше обеспечивать поддержкой по факту свершившихся проблем, окунув в самостоятельность по самую макушку?
Я не знаю. Я много думаю о золотой середине и очень хочу не шарахнуться в какую-то крайность, не увязнуть в категоричности, не застыть в янтаре всезнайства.
Вчера мы с семилетним сыном зашли в кафе перекусить.
— Я хочу голубцы, — сказал сын.
— Ты их не любишь, — ответила я. — Там же капуста вареная…
— Ну тогда котлеты с макаронами.
— Да ну, неизвестно, что в них навертели, в эти котлеты, а макароны мы на завтрак ели. Возьми шашлык, это хоть понятный кусок мяса. С картошкой.
— Я не хочу шашлык, — опечалился сын.
— Ты любишь шашлык, — сказала я.
И вдруг меня прожгла мысль: я веду себя как мама!
Я лучше знаю, что он хочет, и совсем его не слышу. Я диктую ему, что он любит, проветриваю его собственные мысли и надеваю свое бесценное мнение на его белобрысую макушку так глубоко и так надежно, что можно не сомневаться: растет мамин сын.
Подошел официант принять заказ.
— Шашлык с картошкой, — пролепетал мой сын, и я чуть не заплакала от досады и злости на себя.
— Дась, прости меня, ты же хотел голубцы? Закажем голубцы, — сказала я и добавила, обращаясь к официанту. — Только распеленайте их от капусты вареной, а то он ее не любит.
— Ой, тогда получатся такие… вареные котлеты, — улыбнулся официант.
— Я не хочу вареные котлеты. Я бы обычную котлетку съел, — говорит сын. — И макароны.
Официант смотрит на меня, я киваю, подтверждая заказ.
Когда мы остаемся вдвоем, я говорю сыну:
— Дась, ты прости меня, что лезу иногда со своим мнением. Я просто никак не привыкну, что ты уже взрослый и сам можешь делать выбор.
— Мам, я просто очень люблю макароны. Больше картошки, риса и даже гречки. Еще я арбузы люблю. Очень.
— Это очень хорошо — точно знать, что ты любишь, — улыбаюсь я. — Это просто замечательно! Всегда-всегда стой на своем мнении, если уверен в нем, понял, сын?
И добавляю, подумав: «А я всегда поддержу тебя в любом твоем решении…»
Вши
Мне было семь, и я была красавицей. Так говорили бабуся, дедуся и мама. Больше так никто не считал.
Самое красивое во мне — это волосы. Длинные, русые, густые, волнистые.
Если волосы распустить и расчесать, они получались ниже попы, а если еще и запрокинуть голову — вообще почти по колено. Красота!
Все, кто видел, замирали от восторга. Хотели себе такие же.
Глупые, они просто не знали, что длинные волосы — это не только красиво, но и очень больно. Только «красиво» видно всем, а «больно» — только мне.
Получалось, что я стараюсь для всех, в частности для бабуси, дедуси и мамы, а для себя у меня остаются только тяготы ухода за капризными и непослушными «питомцами».
Ходить с такими длинными распущенными волосами ужасно неудобно: они за все задевают, цепляются и секутся. Поэтому чаще всего бабушка делала ровно посередине моей головы прямой пробор, делила волосы поровну и заплетала косу. Настоящую русскую косу, «в кулак толщиной», как горделиво сообщала бабуся.
На самом деле гордость бабушки была более чем уместна: мои волосы — это исключительно ее заслуга.
У самой бабуси волосики были реденькие и скромные, никак не желающие жить в жиденьком пучке на макушке, вечно теряющие шпильки и уже через пару часов после мытья превращающиеся в жирные седые сосульки.
