К моему несказанному удовольствию, наглый гад по-настоящему смутился и даже расстроился. Покраснел до корней волос и пробормотал смущенно:
— Ну, если вам так удобнее — тогда Виктор Петрович!
— Гораздо удобнее, Виктор Петрович! — пропела я с наивно-дружелюбной улыбкой, а затем задушевно осведомилась: — Скажите, пожалуйста, кем вы приходитесь Анатолию Алексеевичу Студневу?
— В каком смысле?! — Он снова растерялся.
— Вы случайно не его адвокат? — мой голос звучал сейчас слаще самого лучшего меда. — Если да — все дальнейшее будет гораздо проще. Лишь несколько минут назад господин депутат покушался на мою жизнь — другими словами, пытался убить. Спускать происшествие на тормозах я не намерена, причем не ради себя, а ради других людей, в которых Анатолий Алексеевич тоже может захотеть пострелять.
— Не убить, а напугать, — в глазах мерзкого Витька промелькнуло злорадство. — Это не боевое оружие, а стартовый пистолет. Все, что вам угрожало, если бы Толька не промахнулся, — очень трудно смываемое пятно краски на вашем прекрасном лице. Посмотрите внимательно! Выстрел даже не повредил лампу — только закрасил, потому-то ее свет и стал сейчас темнее, чем прежде. Разбит лишь плафон.
Подняв глаза к потолку, я вынуждена была согласиться с гнусным наглецом.
— Вы абсолютно правы, Виктор Петрович, — моя улыбка сейчас освещала больничный коридор гораздо лучше злополучной лампы. — Проблема тут лишь одна, но огромная: Анатолий Алексеевич не предупредил об особенностях своего оружия ни меня, ни тетю Тоню. Наоборот, наведя на меня пистолет, он заорал: «Отправляйся в ад!» Так что мы обе были абсолютно убеждены, что в руках у народного избранника находится боевое оружие, и приготовились к смерти. Вообразите, пожалуйста, что произошло бы, если хотя бы у одной из нас — или у обеих — было слабое сердце…
— Девушка, милая, — вздохнул Витек, — так я Толика и не оправдываю, хотя, согласитесь, в данный момент он находится в тяжелейшей жизненной ситуации.
— Это не дает никому права стрелять в людей, — ответила я угрюмо. — Я, между прочим, в Склиф тоже не на шопинг пришла.
— Но, сами понимаете, — запел змей-искуситель, — доказать полиции правонарушение Анатолия Алексеевича вам будет очень и очень непросто. Так зачем же усложнять жизнь себе и другим? Давайте решим дело полюбовно. Поверьте, мой друг с удовольствием возместит вам обеим и материальный, и моральный ущерб…
— Ни-ког-да! — отчеканил Студнев-пер. — Ни копейки не заплачу ни этой, ни той… — матерные характеристики меня и тети Тони не блистали оригинальностью, но были очень хлесткими.
— Все! Я вызываю полицию, — заявила тетя Тоня не менее чеканным тоном, чем народный избранник. — Это просто уму непостижимо.
— Тетя Тоня! — Улыбка Витька, пожалуй, сейчас осветила бы весь Склиф — от подвала до крыши. — Умоляю вас подождать несколько минут! Анатолий Алексеевич пережил страшное душевное потрясение и не вполне отдает себе отчет в том, что говорит.
— Тогда я вызову психиатрическую неотложку, — буркнула санитарка. — Если не понимает, что несет, — пусть отправляется на Канатчикову дачу. У нас тут не психушка, а реанимация.
— Я не… — начал старший Студнев уже не столь уверенно, как раньше.
— Ты действительно «не», Толя, — отчеканил Витек уже без малейшей улыбки. — Поэтому, пожалуйста, посиди тихо хоть десять минут. Иначе я сам тебе успокаивающее вко… лочу. Поверь, мало не покажется.
Неукротимый депутат пробурчал что-то себе под нос, но слов было уже не разобрать.
Окрыленный победой, Витек снова заулыбался и направился к тете Тоне, проникновенно вещая:
— Уважаемая! У вас бесконечно нужная людям, но очень, очень нервная работа. Вы за день видите столько трагедий, сколько другой за всю свою жизнь не встретит. И поделиться своей болью абсолютно не с кем: обременять родных и знакомых такой тяжестью не хочется. Верно?
Санитарка, очень мрачная, кивнула.
— Ваш труд — настоящий подвиг! — Укротитель депутата продолжал разливаться соловьем. — Я отношусь к сильному полу, но так, как вы, работать не смог бы.
— Мужики в санитарах тут долго не задерживаются, — гордо заявила тетя Тоня. — Бабы только — у нас сил побольше да и терпения… Но вы мне зубы не заговаривайте! — спохватилась она. — Полицию я сейчас все равно вызову.
— Тетечка Тонечка! Возможно, я скажу крамольную вещь, — Витек доверительно понизил голос, — но, по-моему, такое дежурство, как сегодня, — настоящий подарок судьбы. Тут ведь не операционная. Боль — там, за стеной. А здесь и сейчас не случилось ничего особенного. Все живы, все здоровы — даже убитый горем отец несчастного парнишки.
— Лично я очень сожалею, что господина депутата в данный момент убивает только горе, — мое терпение наконец лопнуло. — Если бы у нас с тетей Тоней было послабее здоровье, народный избранник убил бы нас насовсем.
— Милая девушка, — Витек снова перестал улыбаться, — повторюсь, я не оправдываю своего друга, но очень прошу всех присутствующих его понять. Анатолий едва не потерял единственного сына, попавшего в страшную аварию. Если бы Студнева-младшего вовремя не обнаружили, если бы не доставили в этот прекрасный институт, если бы не гениальность здешних хирургов — бедный мальчик оказался бы уже мертв. Представляете, каково сейчас приходится несчастному отцу?
— Очень хорошо представляем. В буквальном смысле на своих шкурах прочувствовали! — Я снова перехватила инициативу, поскольку тетя Тоня, похоже, «поплыла» от жалости к обездоленному, блин, страдальцу, начисто забыв, как тот совсем недавно нас бил. — И у меня к вам встречный вопрос, Виктор Петрович. Вы представляете, каково это — видеть направленное на вас дуло пистолета?
К моему изумлению, Витек нахмурился, прикрыл глаза и постоял так несколько секунд, а потом негромко ответил:
— Возможно, мой ответ удивит вас, милая девушка, — но да, представляю. Я был на войне. И Анатолий, кстати, тоже.
— На Второй мировой? — не выдержала я. — По возрасту вполне подходите.
— Нет, — он чуть улыбнулся, не открывая глаз. — На Второй мировой сражался мой дед. А мы с Толиком были в Афгане. Война до сих пор нам иногда снится… — он закусил губу.
— Как же два мажора попали в эту мясорубку? — Мне и вправду стало любопытно. — Почему родители вас от армии не отмазали?
— Ну, тогда мы не были такими уж мажорами. Просто мальчики из интеллигентных небогатых семей. После школы поступили в институт. Там увлеклись запрещенной литературой и музыкой и начали их распространять среди друзей — не без выгоды для себя, разумеется. Но главное — эти книги и эти песни заслуживали того, чтобы быть прочитанными и услышанными; сегодня их абсолютно все считают классикой, а наша тогдашняя деятельность квалифицируется как совершенно честный бизнес. Однако у советской власти было иное мнение на сей счет, и нас исключили из института. На следующий же день пришли повестки из военкомата, и мы с Толькой отправились исполнять свой интернациональный долг, распротак его разэтак… — Он осекся. — Девушка, если вам действительно интересно, я готов подробно рассказать историю нашей с Толей юности, когда и где вы пожелаете. А сейчас вернемся к нашим бара… делам.
