– Тебе надоела жизнь?
Эльза придвинулась к Эгону, мокрыми ладонями сжала его щеки, потянулась к его губам.
– Осторожней! – со смехом сказал он. – Так мы можем перевернуться и без чужой помощи.
Выпущенный Эгоном шкот полоснул по воде, парус метнулся, встал вдоль судна и заполоскал по ветру.
Но вместо того, чтобы поймать шкот, Эгон прижал к себе Эльзу.
– А ведь временами мне казалось, что жизнь зашла в какой-то тупик, – сказал он. – Нет, нужно жить, во что бы то ни стало жить!
– Во что бы то ни стало!
– Не вечно же будет продолжаться царство этих разбойников!
Ее лицо омрачилось.
– Не говори так! Это опасно…
– Вот еще! – беспечно воскликнул Эгон. – Здесь нас никто не слышит.
Эльза улыбнулась.
– А чайки?
– Чайки? – Он рассмеялся. – Да, если это протянется слишком долго, наци и птиц сделают своими шпиками… Посмотри, как изумительно управляет своим полетом вон та, что держится все время возле нас! Какая точность реакции, какая техника пилотажа! Ты только посмотри, какое совершенство форм! Какая точность конструкции в каждом отдельном экземпляре! Это было бы менее удивительно, если бы…
Эгон умолк на полуслове и оглянулся на Эльзу.
– Я опять забрался в область, которая тебе совсем не интересна.
Эльза сидела ссутулившись, закрыв лицо руками. От ее недавнего оживления не осталось и следа.
– Что с тобою, Эльзхен?
Она опустила руки, в ее глазах стояли слезы.
– Любишь? Никогда не поверишь тому, что тебе стали бы обо мне говорить?
– Что ты, Эльза?
Она отвернулась, пряча от него глаза.
– Меня немножко укачало.
– Это все тот нахал на моторной лодке…
Опершись на локоть, Эльза глядела на озеро.
– Как не хочется отсюда уезжать… Прежде я так любила наш Любек, – сказала она, – а теперь…
Эгон нагнулся к ней.
– Нам нужно чаще встречаться! А может быть…
Он боязливо умолк. Сколько раз уже у него на языке вертелось это слово, которое он хотел сказать Эльзе и на которое у него так и не хватило мужества. Он любил ее. Да, он любил! Он хотел бы сказать Эльзе, что самым прекрасным в жизни было бы для них стать мужем и женой. Но всякий раз, когда он хотел ей это сказать, перед ним возникал образ матери. Генеральша мечтала о другой жене для Эгона…
Он задумался, глядя в воду, бегущую из-под кормы. На ее синем фоне так красиво вырисовывался нежный профиль девушки. О чем думает Эльза?
Эльза широко раскрытыми, испуганными глазами глядела на медленно приближающийся берег.
26
Ошеломленные быстротечностью событий, даже многие бывалые немецкие политики растерялись.
Среди людей, ступивших на стезю ошибок из-за утраты чувства времени и меры, был и генерал-лейтенант Курт фон Шлейхер – один из тех, кому Гитлер был обязан своим приходом к власти. Но шишка признательности была очень слабо развита у фюрера или вовсе у него отсутствовала. Былые заслуги Шлейхера (и не только Шлейхера) в счет не шли, коль скоро Гитлер мог хотя бы только заподозрить в Шлейхере потенциального соперника или противника. Имя Шлейхера стояло теперь одним из первых в тайных проскрипциях Геринга и Гиммлера.
Это было удивительно потому, что ведь генерал Шлейхер издавна, еще со времен падения монархии Вильгельма, считался едва ли не самым «политическим» генералом во всей германской армии. Его умению ориентироваться в политической обстановке, его чутью и ловкости Гренер, Сект и Гинденбург были обязаны тем, что армия продолжала существовать, сохранив свой старый офицерский корпус со всеми его атрибутами, привилегиями и традициями, столь мало общего имеющими со словом «республика».
Это было тем более удивительно, что именно он, Шлейхер, был наиболее способным учеником Носке. Если бы Шлейхер не воспринял поучения Носке о том, что и для контрреволюции необходимы массы, хотя бы и обманутые, фашизм не имел бы такого предтечи, как «черный рейхсвер», и ему пришлось бы самому проделать черную работу физического уничтожения сопротивляющихся. А такая работа в лоб выбила бы из-под гитлеровцев последнюю подставку псевдомассовости их движения. В этом отношении добровольческие отряды, при помощи которых Носке усмирял рабочие восстания в Веймарской Германии, сослужили гитлеризму незабываемую службу. И было бы удивительно, что можно забыть такую услугу, если бы речь не шла об удивительной в некоторых отношениях памяти Гитлера.
Шлейхер знал Гитлера, знал его приемы, знал, что он и его сообщники надеются на то, что должен прийти день, когда им удастся свести кровавые счеты со всеми инакомыслящими, не говоря уже об их врагах и противниках – нынешних и прошлых. И самым удивительным было то, что, зная все это, Шлейхер не верил в возможность самому попасть в число избиваемых. Именно в этом пункте, наиболее важном и даже роковом для его личной судьбы, чутье ему изменило.
Он нисколько не был удивлен, когда перед его виллой в Нойбабельсберге остановился автомобиль Рема и штаб-шеф штурмовиков, пыхтя и отдуваясь, словно анемичное тепло берлинского июня было тропической жарой, взошел на ступени балкона.
Шлейхер и Рем были старыми знакомыми. Да и не только знакомыми – именно у Шлейхера капитан Рем получил в свое время поддержку, которой ему не хватало в высших кругах рейхсвера, чтобы спасти от роспуска военизированные отряды гитлеровцев, из которых впоследствии сформировались СА и СС.
Рем верил в политический талант Шлейхера. Он хорошо помнил, как именно ему, этому Шлейхеру, удалось свалить правительство Мюллера, лишив его именем Гренера диктаторских полномочий; Рем помнил, как именем рейхсвера был свергнут и Гренер, для того чтобы уступить первую скрипку Брюнингу, а потом был отправлен на свалку сам Брюнинг, чтобы Шлейхер мог попытаться руками Папена доделать то, на что оказался не способен Брюнинг, – привести к власти фашизм. Наконец Рем не мог не помнить, что и Папен оказался не у дел именно благодаря все тому же Шлейхеру, продолжавшему действовать от имени и именем рейхсвера.
Но, пожалуй, самым важным, о чем Рем помнил в данную минуту, было то, что неблагодарность Гитлера стала на пути Шлейхера к личной диктатуре генерала или хотя бы к тому, чтобы на равных правах с Гитлером разделить власть над Германией. Рем хорошо знал цену салонной сдержанности генерала-политика. Он знал, что под умением говорить вполголоса и сохранять на лице маску высокомерного безразличия, перенятую у Секта, в Шлейхере скрывалась ненасытная жажда власти и способность пустить в ход любые средства для достижения этой власти и для уничтожения стоящих на пути к ней. Вот только Рему казалось, и в этом он был прав, что за последнее время Шлейхер утратил какую-то долю прежнего тонкого политического чутья и недопонимал смысла происходящего вокруг. Именно с целью кое-что разъяснить Шлейхеру и заставить его вступить в борьбу с неблагодарным Гитлером на стороне штурмовиков и его, Рема, штаб-шеф и приехал в Нойбабельсберг.
