Он был искренне убежден, что ей это тоже нравится; хотя он редко думал о том, что именно чувствует жена. Три дня назад, увидев полотно, где она была изображена в полный рост нагая, игриво прикрытая собольей шубой, Елена разрыдалась. Она стала требовать, чтобы он переписал картину.
Рубенс искренне удивился.
– Вы что, не понимаете, Петер, наши дочери и сыновья скоро вырастут! И вот – увидят свою мамочку в таком виде? Людей не стыдитесь, так хоть о детях подумайте! Я прошу вас… нет, я умоляю! – заливалась слезами Елена, и нос у нее покраснел.
Уже тридцать лет ни один заказчик не смеет делать ему замечания. Елене, разумеется, не понять, что в этой картине он стремился показать контраст между ее кожей и сверкающим темным мехом. Получилось бесподобно! Колени и живот Елены на этой картине светятся перламутром – это именно то, чего он добивался. Мех соблазняет по-своему, тело – по-своему, а вместе получился шедевр, гораздо более впечатляющий, чем у Тициана, где женское тело кажется застывшим и скованным. Рубенс не стал ничего объяснять жене, лишь сдержанно произнес:
– Полагаю, милая, твоим долгом является воспитание детей и ведение хозяйства. Картины были, есть и будут предметом, о котором сужу я. Кроме того, ты всегда утверждала, что повиноваться мне – самая приятная из твоих обязанностей.
После этой тирады Рубенс схватил табурет и с размаху шарахнул им об пол: б-бах!!!
Испугавшись, заорал на руках матери их младший сын. Но что-то случилось с этой женщиной: после справедливого внушения она не ушла к себе, а покраснела еще больше и ответила дерзко, явно чужими словами:
– Такими картинами вы проповедуете похоть, несовместимую с христианской добродетелью, уважаемый супруг! – и добавила глупую фразу насчет его неспособности любить ее душу.
– И не только вот этим! – Жена брезгливо указала на «Шубку» дрожащим мизинцем. – Раньше тоже и всегда!
Елена зарыдала.
Очевидно, она имела в виду «Вирсавию», которая не слишком удалась, что Рубенс признавал, и «Трех граций», да еще тех бесчисленных Венер, в которых Елена по его воле, по мановению его кисти, перевоплотилась.
– Я что, мало писал тебя в платьях? Вот «Сад любви», например. – Он безнадежно махнул рукой, понимая, что сейчас говорить с ней бесполезно.
В тот же день Елена собрала четверых детей и удалилась в Антверпен.
Кто внушил ей, счастливейшей из женщин мира, нелепые мысли? Кто научил осуждать мужа? Воистину ближние – главные враги человека.
Приступ подагры почти прошел, но душевная боль от ссоры оставалась на удивление острой. Рубенс позвонил в бронзовый колокольчик, вызывая ученика. Этот хотя бы не сбежал?
– Лукас, принесите десятилетнюю мадеру, что прислал из Брюсселя его высочество.
– Да, но, мэтр…
Лукас замялся. Страшная правда состояла в том, что по крайней мере половину ящика с драгоценным напитком Лукас Файдербе выпил в своей комнате, предаваясь по ночам мечтам о временах, когда он станет богат и славен, как сам мэтр Рубенс.
– Учитель! Врачи сказали, что при вашей болезни нельзя пить вино!
– Что не позволено быку, дорогой Лукас, то позволено Юпитеру! Воистину Юпитер сопровождает меня всю жизнь, не оставит и впредь, – подбодрил сам себя Рубенс. – Удача мне не изменяет. Тащи бутыль, живо, и можешь взять бокал для себя.
Художник попытался встать с кресла, но слабость была еще столь сильна, что Рубенс плюхнулся на подушку со старческим кряхтеньем.
– К вечеру приедет господин Жербье, он тоже любит редкие вина! Подождите, – сообразил Лукас.
– Да. Старый прохвост приедет. Сэр-р-р Балтазар-р-р, – засмеялся Рубенс. – Не отвертится, придется отвечать ему на мои вопросы. Хорошо, выпью за обедом. Тогда неси кисти – буду работать, попробую хотя бы.
Он принялся с силой растирать бесчувственные пальцы.
– Что стоишь, Лукас? Ступай живо за кистями, готовь палитру, есть еще время.
«А как выбраться из кресла? Хочу ли я видеть Жербье, провести с ним долгий вечер? Он не оставляет меня, но из-за него меня оставили остальные… Он в этом виноват, конечно, он!»
Прибыв в 1629 году из Мадрида в Лондон, Рубенс обнаружил, что он одинок. Не то чтобы при английском дворе ему были совсем не рады: король Карл принял его, беседовал с ним, подтвердил, что заинтересован в переговорах с Испанией. Однако жить Рубенсу снова пришлось в доме Жербье. При дворе ему намекнули, что это наиболее подходящая для него резиденция. Рубенс снова занялся портретами семьи голландца, к тому времени у того уже было пять дочерей. А сам хозяин дома – и это было неудобно, странно и позже сыграло роковую роль – Жербье отсутствовал: король Англии послал его английским представителем в Брюссель. Так что узнать что-нибудь про зеркало, за которым Рубенс, собственно, и отправился в английскую столицу, не получилось. Он постоянно придумывал хитроумные планы: как вызнать о судьбе сокровищ Бэкингема, где находились его любимые вещи в момент гибели и куда попали впоследствии? Однако без Жербье в Лондоне он был беспомощен и одинок.
И тогда Рубенс снова стал рваться домой!
Однако король Испании и эрцгерцогиня велели ему остаться до тех пор, пока Англия не пошлет официального посла в Мадрид, а из Мадрида прибудет высокопоставленный вельможа-посол. Рубенс исполнял роль второстепенного дипломатического представителя, что ему совсем не нравилось. Кроме того, король Англии, как оказалось, был в восторге от творчества ван Дейка: он подарил Антонису огромный дом и приказал придворному архитектору спроектировать галерею между королевским дворцом и домом ван Дейка таким образом, чтобы вечерами приходить любоваться на работы любимого художника. А Рубенсу даже не заказали портреты королевской семьи!
Он скучал по Сусанне и писал бесцветных девочек Жербье с их покорной мамашей…
Из-за всего этого Рубенс оказался на грани нервного расстройства. Через два месяца после его прибытия в Лондон стало известно, что Сусанна Фоурмент вышла замуж за Арнольда Лундена. Она так и не написала ему ни одного письма. Ее отец тоже не сообщил ему ни о спешной помолвке, ни о свадьбе дочери – наверное, ему было стыдно…
Рубенс узнал об этом событии из письма своего родственника, опекуна сыновей. Так Лондон стал для Рубенса и палачом, и тюрьмой. Он по своей воле попал в эту туманную ловушку: зеркало Лукумона снова поманило его, но на этот раз обмануло.
Пока жизнь Рубенса рушилась, у Жербье дела шли лучше некуда. В Брюсселе он, посланник короля Англии, любезно предоставил фламандским аристократам свой особняк для тайных встреч. Жербье угощал, улыбался, выспрашивал, вел записи. В том году фламандские аристократы во главе с герцогом Арсхотом готовили тайный союз с Голландией, надеясь не только заключить торговые соглашения, необходимые обеим странам, но и в будущем, если удастся, освободить Фландрию от испанцев. Заговор поддерживали Франция и Англия, поэтому аристократы вели себя в гостях у Жербье совершенно свободно. Собрания заговорщиков в гостеприимном особняке продолжались больше года, после чего Балтазар Жербье продал испанскому королю полный список участников заговора, а также все их планы и груду скопированных документов за 20 тысяч флоринов.
