– Оставим французов, их день будет завтра. – Герцог понизил голос. – Вам, мэтр Рубенс, надо покинуть Лондон как можно скорее. Мы благодарны вам за то, что вы привезли антики, особенно свою бесподобную картину. – Герцог с улыбкой оглянулся на «Анжелику». – Но сейчас мы с вами, к сожалению, не можем заняться антиками, дабы расставить их надлежащим образом. Я собираю флот для решительного удара против Ришелье. Если можете сдержаться, не пишите об этом в ваших донесениях в Париж, мэтр! – съязвил герцог. – Когда я одержу победу, вы возвратитесь сюда в качестве посла от Мадрида, и мы устроим в моем дворце пир в честь нового кавалера ордена Подвязки. Обещаю! Затем вместе обустроим мой античный зал должным образом! За это и выпьем, джентльмены. Кстати, вы знаете, что Мориц Оранский отошел в мир иной?..
На рассвете следующего дня Тоби Мэтью пришел проводить Рубенса до шхуны. Нудный ноябрьский дождь, поддерживаемый холодным ветром, шел без передышки. Рубенсу было неуютно и тревожно, не хотелось снова плыть через Ла-Манш. Настроение почему-то не улучшалось даже оттого, что тяжелый сундук с монетами сделал его, Рубенса, самым богатым человеком в Антверпене. Новость, что Оранского больше нет, заставила Рубенса почувствовать: герцог его обманул, заманив в игру, ставки в которой оказались фальшивыми. Никого на свете больше не волнует, кто был его отец, Ян Рубенс, какую тайну унесла в могилу Анна Саксонская. Однако так вышло, что его, Петера Пауля, вихрем той давней бури вовлекло в круговорот опасных событий!
А он хочет одного: видеть Сусанну и быть уверенным, что она станет его женой.
На широком лице Тоби Мэтью отражалось смятение, но, только поднявшись на корабль, англичанин решился заговорить:
– Господин Рубенс, сэр, я только хотел сказать вам несколько слов о Балтазаре Жербье, простите, это ради вас.
Рубенс холодно молчал.
– Дело в том… вам не кажется, сэр, что он опасный человек?
– На каком языке вы со мной говорили, являясь шпионить в мой дом?
– Почему шпионить, нет! Я не смею просить у вас прощения, мэтр. Только я хотел, чтобы вы сами поняли, например, что произошло тогда в Париже с вашим другом Паламедом Валавэ, – произнес Тоби тихо, – я слышал случайно, как венецианский посланник рассказывал моему патрону Карлтону, что Паламед Валавэ тогда стал поправляться, он мог выжить. Но потом к нему пришел Жербье и… – вот чем все закончилось. Может, он допрашивал библиотекаря и потом… задушил. Сэр, это только кажется, что это была трагическая случайность!
– Мне некогда слушать сплетни. Я дам вам совет: никогда не подслушивайте, тем более речи венецианца. Венецианцы – самые хитрые пройдохи в Европе! Так вы плывете со мной или остаетесь в Лондоне?
– Остаюсь. До свидания, мэтр Рубенс.
Мэтью направился к трапу, затем обернулся и негромко добавил:
– Вы не доверяете мне, мэтр, но про Балтазара Жербье в Лондоне говорят, что он предает всех, кто рядом с ним.
– Arrivederci, carissimo signor, – насмешливо бросил Рубенс по-итальянски и направился в каюту.
– Только я вам ничего не говорил, сэр, прошу вас! – спохватился Тоби.
Брюссель, 1627 год
Эрцгерцогиня при встрече спросила прямо:
– При дворе говорят, что вы были в Лондоне? Это правда? Объяснитесь, мэтр Рубенс, будьте любезны.
– Ваша светлость, неужели вы доверяете моим завистникам? – растерялся Рубенс. – Как еще я могу объяснить их измышления на мой счет? Знаете древнее изречение, его приводит Фрэнсис Бэкон: «Клевещите и кусайте смело, ведь всегда останутся шрамы». Ваши придворные, простите мою дерзость, завидуют моей преданности вам, в которой не могут со мной сравниться! Я действительно задержался в Кале, поскольку на Ла-Манше была буря, и поэтому приближенный герцога, известный вам господин Балтазар Жербье, не смог приплыть в назначенный час на встречу со мной. И вот, все время, что я должен был потратить в Париже на свои дела, я провел там. Но, увы, стихии не подчиняются нам, ваша светлость!
Рубенс решил задержаться в Брюсселе дольше, чем ему хотелось. На дворцовых приемах пришлось любезничать с придворными дамами: все вспомнили, что он вдовец, и эрцгерцогиня взялась подыскать ему невесту при дворе. Рубенсу пришлось сделать вид, что он поддерживает эту игру, рассудив, что ничто так не развлекает женщину в годах, чем тщеславные попытки устроить чужое счастье. Ему предлагалось обратить внимание на тридцатипятилетних богатых придворных дам, разумеется, вдовых. «Поменять свою свободу на поцелуи старухи?!» – У Рубенса были более интересные планы, но он так и не осмелился заговорить с правительницей ни о помолвке с вдовой дель Монте, ни о своем статусе дворянина. Момент не казался ему подходящим.
В знак примирения эрцгерцогиня заказала Рубенсу пятнадцать больших картонов на античные сюжеты, которые ему покажутся интересными – на его выбор. Сделав вид, что ему не терпится начать эту работу, он наконец отправился домой. По дороге к Антверпену его догнал гонец от эрцгерцогини с копией письма из Мадрида.
Филипп IV – инфанте Изабелле, Мадрид 15 июня 1627 года
Я счел нужным выразить Вашему Высочеству свое глубочайшее сожаление, что вести столь важные переговоры поручено живописцу. Ясно, что престиж нашей монархии терпит большой ущерб, когда такой незначительный человек является представителем, к которому должны обращаться посланники для обсуждения столь важных предложений. Конечно, сторона, вступающая в переговоры, не может выбирать посредника противной стороны, и Англия не видит неудобства в том, чтобы посредником был Рубенс, однако мы видим в этом неудобство величайшее…
Письмо Филиппа IV Рубенса только развеселило. Ну что ж, Бэкингем пытался втянуть его в авантюру, а провидение рассудило по-своему: король Испании в пьесе герцога играть не пожелал, Оранский тоже выбыл из игры.
Это означает одно – свобода!
Блаженство частной жизни. Он теперь не только самый талантливый и удачливый, но и самый богатый.
Пусть даже пока без зеркала.
Антверпен, 1627 год
Домашний концерт в доме Фоурментов состоял из выступлений неумелого хора. Органист Булл пытался вернуть изящество исполняемой мелодии, но из-за многочисленности участников каждый музыкальный номер превращался в гвалт и прерывался хохотом.
И это при том, что в доме блюли траур по хозяйке!
Петер Пауль пришел с сыновьями. Старший, Альберт, вел себя по-взрослому, а Николас, ровесник младшей дочери Фоурментов Елены, носился за ней по залам и коридорам, пользуясь тем, что отец не обращает на него внимания.
Папаша Фоурмент пытался сделать Рубенсу внушение за слишком частые встречи с Сусанной. Это было скорее забавно, чем солидно: насколько Рубенс помнил, Даниэль Фоурмент был моложе его года на полтора. В большом зале собралось столько отпрысков семейства Фоурмент, что их невозможно было не только сосчитать, но и разобраться, кто кем кому приходится.
