– Милорд, могу я задать вопрос?
– Да. – Бэкингем прошел вдоль ряда античных голов, выстроенных на пьедесталах. – О, какие лица, как они на меня смотрят, какое благородство в них, сейчас нет таких людей!
– Когда. Изволит. Появиться. Месье Жербье?
– Он не придет. Я приказал, чтобы он не мешал нам. Вы что, недовольны, мэтр?! Ха-ха-ха, шучу. И я правильно сделал, что пришел один – что за чудо я вижу! Знаете что? Нам нужен придворный художник. Лучший! Это ведь вы, мэтр Рубенс, лучший? Но понимаю, что уехать из такого дворца немыслимо, я бы и сам здесь жил с удовольствием. Да у вас и в саду прекрасные статуи!
– Милорд. Я больше всего на свете ценю возможность посетить двор – самый просвещенный двор Европы, служить вам. Я полон сил и, разумеется, способен на все. Но меня тревожит мысль о судьбе Антониса ван Дейка и нашего друга Балтазара Жербье. – Рубенс вдруг вспомнил, что герцог ценит в людях преданность дружбе.
– О Жербье можете не беспокоиться, у нас для него всегда найдется работа, да и какой он художник… А ван Дейк то в Италии, то в своих антверпенских дворцах. Яркая, яркая птица. – Было очень странно услышать что-то похожее на зависть в интонации герцога. – Вечно он при Арунделе да при его жене. Нужен кто-то постоянный, чтобы был только при мне!
«Важно сразу не ошибиться с цифрой годового содержания и сообразить, как устроить, чтобы инфанта отпустила меня. Мы с Сусанной будем жить в Лондоне! Станем самой красивой парой при самом блестящем дворе!»
Внезапно Бэкингем оказался перед холстом, над которым работал Рубенс. Он пристально вгляделся в изображение собственного лица. Рубенс терпеть не мог, когда заказчик видел незаконченную картину, но сейчас он лишь мечтательно улыбался и готовился принять комплименты.
– Завтра я уезжаю в Париж. В Париж! – вдруг сказал герцог.
«А эта новость будет интересна и наместнице, и Оливаресу. Значит, у него остались еще планы насчет альянса с Францией. А говорили, что Ришелье отверг герцога решительно… Что еще можно узнать у Бэкингема? Или хотя бы у Жербье? Впрочем, главное – стать придворным в Лондоне, стать необходимым королю и герцогу. Насколько же английский двор более щедр, чем французский! Мы с Сусанной станем жить по-королевски, ездить в Италию и лишь иногда наведываться в Антверпен! – размечтался мэтр. – А мальчиков взять с собой или оставить здесь пока?»
– Так что, мэтр Рубенс, вы готовы ехать в Лондон?
– А когда это станет возможным, ваша светлость?
– Да хоть завтра… через Париж. Или послезавтра. В моей свите.
– Ха-ха, милорд, ваша светлость… сами видите, какое у меня хозяйство, семья… и пока неясно, на каких условиях… Кроме того, я – пока что! – придворный художник инфанты Изабеллы, как вы изволите знать, ее высочество оплачивает каждую заказанную работу, она освободила меня от налогов, да еще и жалованье платит. Инфанта разрешает мне работать на французского короля, поэтому, думаю, и на английского тоже… А еще меня ждет важное дело, это касается моей семейной жизни…
Бэкингем досадливо поморщился.
«Зачем я ему это рассказываю? Не тороплю ли я события, намекая на помолвку? – спохватился Рубенс. – Впрочем, герцог наверняка любит, чтобы говорили прямо, вроде бы Жербье даже предупреждал об этом».
– Значит, завтра не готовы, мэтр? – Герцог подошел к окну и стал рассматривать витраж, водя пальцем по изгибам линий.
– Разумеется, да! Готов! Это честь, милорд! Ваша светлость! Но… э-э-э… сыновья… и инфанта… спросят. Они спросят!
– Ладно. – Казалось, герцогу внезапно стало скучно. – Без меня закончите портрет, если уж такой мастер?
– Если, милорд, у вас есть возможность сейчас посидеть десять минут, я буду счастлив. Никакое воображение не сравнится с истинным совершенством ваших черт!
– Быстрее тогда, а потом крикните моих слуг.
Подправляя рисунок, Рубенс размышлял, говорил ли то, что надо… или, наоборот, сболтнул лишнее. Герцог молчал, взгляд его погас, углы губ опустились. Он протянул руку к столу и отщипнул виноградину, затем положил в рот и скривился, будто съел что-то неприятное. Рубенс не смел нарушить молчание. Посидев минут пять, герцог вскочил и пошел к двери, не произнеся ни слова. Рубенс вспомнил, что надо позвать слуг, и побежал следом, крича: «Милорд, заберите своих собачек, пожалуйста!»
На следующий день с утра явился Жербье. Поскольку на еще один сеанс позирования надежды не было, Рубенс дописывал портрет герцога с себя, поставив зеркало на станок рядом с холстом. «И мое лицо, между прочим, не менее привлекательно, чем лицо англичанина; если присмотреться – они похожи, особенно если подправить форму усов и бороды. Кстати, так и надо сделать, Сусанне должно понравиться». – Рубенс с кистью в руке то подходил к портрету, то быстро отдалялся.
– Не могу отвлекаться, не обижайтесь, – кивнул художник вошедшему Жербье. – Итак, победа?
– Как, вы знаете?! Не-ет, все поменялось, ночью разразилась бешеная буря. – Жербье был весел, легко порхал вокруг Рубенса. – Не можете вы знать, мэтр.
– Как раз вчера милорд хвалил мою живопись и предложил мне должность придворного живописца при английском дворе. Я не забуду ваших услуг, Жербье.
– Придворным? Живописцем? Нет. О-хо-хо. – Жербье неприятно прервал смех икотой. – Отличное у вас вино, мэтр. Сегодня герцог позвал меня на рассвете, я даже штаны не успел натянуть, как за мной явились: он зовет, говорят! Да! Бегом! Для нас с вами и правда есть важные новости!
Жербье с чавканьем пожирал персик и запивал вином. Рубенс смотрел только на холст.
– Ну? – Рубенс сделал усилие, чтобы не поморщиться, так противно было ему причмокивание голландца.
– Он не поедет в Париж, – пробулькал Жербье. – Вот, все дело в этом. Не едет. – Агент вдруг замолчал, уставившись на портрет. – Ооо, мэтр, вы молодец! Я так не могу.
– Кто? Куда не едет? Да говорите же яснее!
– Герцог, кто же? У, он столько перебил сегодня! Разгромил покои дворца. Его не пускают во Францию по приказу кардинала. Ришелье велел: ни за что не впускать Бэкингема в пределы Франции, никогда больше! Никогда, представляете? Как бесится герцог! Крушит! Говорят, не спал ни минуты ночью. Совсем не ложился, орал и бесился всю ночь. Он это умеет, уверяю вас, вы такого, мэтр, не видели. В общем, мы с ним уезжаем сегодня ночью обратно в Гаагу, а оттуда сразу плывем в Лондон.
– Так. А я?
– Ну, портрет вам оплатят и заберут его потом через Карлтона. – Жербье перемазался соком персика и хищно облизывал пальцы, словно откусывал их по очереди. – Говорите цену за портрет, а мои комиссионные передадите здесь кому я скажу.
«Видимо, герцог не сообщал Жербье о своем желании сделать меня придворным художником. А я проговорился», – с досадой догадался Рубенс.
– Не портрет главное, а другое, Жербье! Я вам уже сказал, но вы не слушаете! Милорд желает видеть меня при английском дворе, мы обсуждали с вами такую возможность еще до моих сеансов с герцогом, помните? Еще в Париже!
