– Они ему, значит, отвечали.
– Да, Жербье он такой, разговорит даже селедку!
– И дальше?
– Потом он говорит: скажите-ка, прекрасные синьорины, а есть ли у вас собрание итальянских древностей? Вот, например, я был в Венеции, их там много… нам бы посмотреть на что-то подобное в вашем королевском дворце, чтобы в полной мере осознать ваше дурацкое величие! А старые дамы отвечают: да нет, герцог, мол, мантуанский в свое время посылал сюда посольство с дарами, но то были копии картин и еще, кажется, вазы…
– Копии чего?
– Картин. Слушайте, лорд Бэкон, все это не важно. Я потом сказал Жербье, что это мне совершенно не интересно! У меня вскоре появился свой человек при мадридском дворе, который мне доносил то, что нужно.
– Это уже лучше, мой Джордж, а то Жербье что-то мне не нравится.
– Надеюсь, мой следующий рассказ не заденет вашу щепетильность, сэр. Правой рукой молодого Филиппа Четвертого является Оливарес, он сейчас истинный правитель Испании, и этот… у них для фаворита короля есть специальное слово, забыл его…
– Валидо, фаворита и главного советника короля в Испании называют «валидо».
– Верно! Мы с принцем видели Оливареса часто. Не скажу, чтобы он производил очень тяжелое впечатление. Днем, ха-ха… обычный вельможа, ну, этикетный осел, как и остальные, с каменно-серьезным выражением на лице и предлинными усищами.
– И что?
– А ночью, говорят, он укладывается спать в гробу. – Бэкингем расхохотался.
– Это правда или сплетни? – Бэкон улыбнулся. – Может, это твой Лопе де Вега придумал?
– Утверждают, что правда. Может, ему это подсказал какой-нибудь мавританский маг или алхимик, наверное, он тоже надеется, что это принесет ему бессмертие… – И герцог надолго зашелся смехом, все никак не мог остановиться.
– Джордж!
– Простите, сэр, я не вас имел в виду. Конечно, где он ночью спит, я не проверял, но у него есть жена, дама в годах, лет тридцать пять или даже больше, не красавица, но приятная, я с ней подружился. Нам было интересно беседовать, и даже не произошло ничего неприличного между нами… ну, почти ничего. Элеонора, так ее зовут, воспитывалась при французском дворе, она из свиты королевы Испании, сестры Людовика. На почве французского языка и интереса к искусству мы подружились с синьорой Элеонорой Оливарес. Все равно мне нечем было там заняться…
– А министр Оливарес или кто-то еще не узнали о вашей дружбе?
– Я понял, что, когда вокруг непреодолимые стены, тайные сады, на дамах – вуали, плотные, как мешковина, гораздо легче скрыть любое неприличие. Подозреваю, что ради сокрытия разврата это все и придумано! Хотя вокруг нас, конечно, было полно соглядатаев и шпионов. Но вы меня знаете: я чувствовал себя как на хорошей охоте…
– Ну, хорошо, что ты был охотником, а не дичью. Рассказывай дальше.
– Мне удалось убедить умницу Элеонору, что мне необходим образец протокола церемонии передачи даров, что Англия втайне тоже готовит такую церемонию. И вот, нашептывал я ей, мы прослышали, что в 1603 году Филипп Третий получил подношения от Винченцо Гонзага, из Мантуи… так я ей сказал. Она принесла эти бумаги: нашла их в королевской библиотеке или в архиве, я скопировал, Жербье перевел. Там все перечислено: картины, вазы и благовония. Благовония! Сдались они им! Вон инфанта Мария, кстати, тоже для нашего принца приготовила флакон с ароматным составом. Зачем это нужно, я не понимаю. Может, хотела отравить? Или надеялась, что, вдыхая его, он незаметно для себя превратится в католика?
– Благовония – это не совсем то, что ты думаешь. Боги у греков, как полагали древние, питались ароматами. – Бэкон взял бумагу со стола. – Посмотрим, что там было. Так, «на церемонии вручения подарков, октябрь 1603-го, его величеству королю Испании, Арагона… и прочее… Филиппу Третьему, вручены: выездная карета, запряженная шестеркой арабских скакунов, одиннадцать аркебуз новой модели, ваза из горного хрусталя, наполненная редкими благовониями…»
– Я же говорил!
– «Его высочеству герцогу Лерма – шестнадцать картин, большой серебряный кубок и два золотых. Картины – копии с полотен лучших итальянских мастеров. Наконец, графине Лемос, сестре первого министра…»
– Она была тогда фавориткой короля, так объяснила Элеонора.
– Графине Лемос были преподнесены два хрустальных канделябра и драгоценный крест, ткань с золотой кромкой и бахромой… Это все?
– Да, сэр. Ознакомившись с этим, я был готов вернуться в Лондон хоть на следующий день. Но мы задержались, как вы знаете, еще на долгие недели. Я уговаривал принца оставить затею жениться на испанке, уж очень мне там не понравилось. А теперь все жалуются королю, что я ухудшил отношения с Испанией, убил надежду на получение заморского золота, на которое так рассчитывал наш алчный парламент. Они все набросились на меня! И даже король дулся немного. Но я показал ему мадридский двор в лицах: как они ходят, приседают, пищат! Король смеялся два дня и больше не сердится. Хотите, вам тоже покажу?
– О нет, благодарю тебя, Джордж.
– А с женитьбой принца не знаю, что теперь делать…
– Пока ничего исправить нельзя. Ты постарался и сделал немало, чтобы разозлить испанцев. Теперь нужно время, чтобы они забыли об этом.
– Но это вы меня туда послали!
– Гмм… не с целью поссорить англичан с испанским двором, согласись? Давай теперь искать другие возможности. Самым разумным правителем в Европе сейчас является Ришелье, он делает Францию сильнее с каждым годом.
– Герцог де Арман Жан дю Плесси де Ришелье – та еще постная рожа…
– Дорогой Джордж, иногда тебе следует просто выслушать меня, молча! Принцу Карлу, как ты заметил, понравилась сестра короля Луи Тринадцатого, Генриетта-Мария.
– Да, сэр! Ну, а мне – королева Анна Австрийская. О-хо-хоо! Она бы мне подошла, и я бы ей тоже, клянусь своей лучшей гончей!
– Попытайся быть серьезным! Сегодня же посоветуй принцу отправить письмо с предложением о браке сестре французского короля.
Антверпен, дом Рубенса, 1624 год
У его дома было сердце.
Рубенс понял это, глядя на черное небо, на темно-золотую луну, безжалостно правдиво освещавшую открытые раны окон. Удивительно, как ночью становятся ясными главные вещи: у его жизни была душа, душа-советчица, она знала что-то о простых добродетелях… Она помогала ему. Ведь у него самого почти не было потребности в простой тихой жизни. Но ему была дана Иза – для равновесия.
Но ее тоже забрал Господь.
Изабелла теперь будет беседовать с их Кларой – скоро, может, сейчас уже беседует. «А я теперь один и не защищен, словно воин без доспехов, без десницы и молитвы ангела». Рубенсу было жалко себя, он снова и снова пил вино, не мог ни заснуть, ни заплакать. Он не плакал с тех пор, как жена перестала дышать. Это пугало: а вдруг Иза забрала и его сердце?
