«Государь, мы были при дворе и уверяем Вас, что нас там никто не узнал [sic!] Мы видели молодую королеву, юных Месье и Мадам. Это была репетиция балета, который королева хочет преподнести королю, и она танцует в нем, как и Мадам, и еще девятнадцать прекрасных придворных дам. Королева была самой красивой из всех, что усилило наше желание познакомиться с ее сестрой в Мадриде.
Мы спешим закончить письмо и прощаемся с Вашим Величеством, Ваш покорный и послушный сын Карл, Ваш покорный слуга и пес Стини».
Должен заметить, Ваше Высочество, что никто в Париже, разумеется, не поверил в безродность «торговцев Джека и Тома Смитов». Наоборот, нас принимали в королевском дворце с большими почестями и даже устроили бал в нашу честь. Честно говоря, Ваше Высочество, мне не очень ясно, для чего было разыграно это представление с переодеванием и игрой в простых торговцев. На одной переправе, еще в Англии, милорд заплатил перевозчику золотой монетой, а тот поднял крик, потому что никогда таких денег не видел – он не мог поверить, что монета настоящая.
У меня такое впечатление, Ваша Светлость, что в последние годы при английском дворе так были увлечены разыгрыванием театральных пьес, что постепенно привыкли принимать жизнь за сюжет из пьесы. И особенно преуспел в этом милорд Бэкингем, недаром король Яков впервые увидел его, как рассказывают, в представлении оксфордской театральной труппы в роли субретки. У английского актера Уильяма Шекспира есть забавная пьеса, называемая «Укрощение строптивой», очень смешная. Осмелюсь рассказать ее вступление, два слова: пьяного простолюдина переодевают в знатного господина и кладут в кровать лорда, чтобы посмеяться над ним, когда он проснется. Этот жалкий грубый пьяница открывает глаза в богатой комнате во дворце, с ним обращаются как с вельможей, а он, дубина, таращит глаза и не может ничего понять. Я видел это представление в Лондоне и так смеялся!
А в жизни этих господ, Ваша Светлость, все наоборот: принц и маркиз отправились во вражеское государство под смешными именами. И говорят даже, что они готовы принять католичество! Невероятно! Неужели Англия так нуждается в испанском золоте? Неужели они готовы заплатить испанцам такую цену за Пфальц? Что-то я в это не очень верю, но постараюсь все разведать, увидеть и сообщить Вам, Ваша Светлость.
Балтазар Жербье
Штатгальтеру Голландии Морицу Оранскому
10 июня 1623 года, Мадрид
Письмо второе
Мы здесь уже две недели. Конечно, тайны происхождения английских гостей для испанцев уже не существует. Это невозможно при испанском дворе. Принца и маркиза встретили и разместили, как подобает их положению. Начались переговоры по брачному контракту, и мне кажется, принц Карл не имеет намерения перейти в католичество ради этого брака. Сегодня пришла почта от короля Якова. Во-первых, в письмах сообщается, что скоро в Мадрид из Лондона прибудет свита из двухсот человек – старый король не выдержал и захотел, чтобы «его мальчики» были окружены заботой своих людей. Во-вторых, король прислал указ о том, что милорду пожалован титул герцога Бэкингемского. Копию указа король прислал вместе с алмазными пуговицами для своего «дорогого Стини». Милорд (герцог!) Бэкингем вчера после хорошего ужина сочинял письмо королю – благодарность за новый титул. И у меня, Ваша Светлость, была возможность скопировать часть его послания:
«Дорогой папа и крестный (так Бэкингем обычно обращается к королю), прочитав Ваше письмо, я помимо воли покраснел, осознавая, сколь недостоин оказанной чести. Я смею сказать, что не во власти Вашей руки и Вашего сердца, сколь бы любящим оно ни было, заставить меня еще больше, пусть даже ненамного, любить Вас или возгордиться, получив титул, которым Вы соизволили поставить меня выше прочих… Единственное, что важно для меня, это то, чтобы Вы всегда любили Вашего Стини больше других Ваших слуг. Мне нечего добавить, и я ставлю свою подпись, от всего сердца – Ваш бедный Стини, герцог Бэкингем».
Кстати, мне сказали, что герцогов в Британии не появлялось уже лет девяносто, так что это поистине королевский подарок! По мне так герцог (sic!) человек неглупый, а главное, очень веселый и щедрый, и его власть в Англии сейчас не имеет границ. Остаюсь, Ваша Светлость, Ваш самый преданный слуга – Балтазар Жербье.
Антверпен, дом Рубенса, 1623 год
До обеда Рубенс работал в большой мастерской вместе с помощниками над эскизами для парижского заказа и большими полотнами для антверпенского храма. После обеда он в одиночестве писал письма, делал наброски к портретам сыновей и жены, затем снова возвращался в общую мастерскую.
Из Парижа торопили с заказом для Люксембургского дворца. Барон Вик, казначей и секретарь Марии Медичи, – между прочим, пока не соизволивший заплатить Рубенсу ни гроша! – просил к концу зимы привезти в Париж и представить все картины на суд королевы-матери и ее протеже – кардинала Ришелье.
Порядок работы мэтра над эскизами не меняется уже десятилетие: на небольших деревянных досках, расставленных вдоль стен мастерской, Рубенс темпераментно намечает основу композиций будущих картин, рисует углем и одновременно кончиком кисти дополняет набросок сепией – ему достаточно сделать несколько быстрых ударов кистью, чтобы рисунок стал объемным и понятным ученикам-исполнителям. Затем мастер добавляет в композицию цветные блики – розовые, серо-голубые, белые – чтобы задать помощникам градацию тонов будущего полотна. Еще не написанная, а лишь задуманная картина на небольшой доске уже им четко обозначена. В самый эскиз Рубенс вкладывает столь мощную личную силу, что она способна в будущем сформировать огромное полотно, пусть даже выполненное руками учеников. Иногда – для многофигурных композиций, как, например, картина «Возрождение наук и искусств благодаря королевскому великодушию и щедрости», Рубенс выполняет более проработанный эскиз, окончательные цвета намечает точнее, добиваясь, чтобы решение картины явилось уже на эскизной доске. Чтобы заказчик по эскизу мог понять, почувствовать, насколько вещь будет хороша впоследствии, и выплатил значительный аванс.
В работе Рубенс снова обрел равновесие и загрузил себя полностью: взял заказ от аббатства святого Михаила в Антверпене, заказ от герцога Баварского. Начал огромное, два на три метра, полотно «Персы преподносят королеве Томирис голову Кира» – для своего давнего заказчика из Италии, маркиза Паллавичини. Сюжет картины страшный: воинственная королева древнего народа Томирис, мстя за смерть своего сына, отрубает пленному Киру голову. Создавая этот дикий сюжет, описанный Геродотом, Рубенс увлекся антуражем: он с удовольствием прорисовывал цветные ткани, плюмажи, восточные сабли и швейцарские доспехи. Как бы желал Рубенс, чтобы в этой черной голове Кира, которую Томирис собирается погрузить в огромную чашу с вином, – чтобы в этой голове было воплощено все зло, которое вдруг обступило и его семью!
И он решил перенести на эту картину свою семью: королеву Томирис он писал с Изабеллы, немного изменив ее черты; долго трудился над предварительным рисунком. Давно он не разглядывал лицо жены так пристально и сейчас с болью осознал, насколько похожи Изабелла и Клара, особенно глаза. Какая же она была, наша Клара, неповторимая и чудесная, при этом – копия своей добрейшей матери! Ему вдруг хотелось спросить у жены, какой она сама была в детстве, что ее радовало или пугало, впервые ему стало интересно: как Иза жила до встречи с ним?
