Тициан молча ждал, надеясь, что Камилло объяснит хоть что-то понятным языком.
– Он изобразил на полотне взаимодействие всех четырех стихий, – сказал архитектор.
– А правда, что он сразу наносил краску на холст, без эскиза? – зачем-то спросил Тициан.
– Правда. Но это к делу не относится, – добавил Камилло строго. – Какая вообще разница? Стихии здесь взаимодействуют активно, и священный огонь Юпитера – то, что люди называют молнией, – есть результат взаимопроникновения, когда воздух, вода, земля вместе производят животворящий огонь. А вот здесь, посмотри, изображены семь врат, семь башен на картине! Получилась иллюстрация к нашей с Дзордзи совместной работе, к нашему Театру Памяти.
«Может быть, поэтому она внушает мне такое беспокойство? Я профан, ничего в символах не понимаю и даже не могу объяснить, как они на меня действуют», – разволновался Тициан.
– Но ты сказал, что картина была другой? Что поменялось в ней?
– Болтливость и нетерпеливость вдруг вернулись к тебе, – снова одернул его архитектор. Тяжело вздохнув, он продолжил: – Дам тебе испытание, Тициан. Ты должен остаться наедине с картиной, попытаться войти в ее пространство. И почувствовать, какой фрагмент вызывает у тебя чувство незаконченности, кажется чужеродным.
– Может, завтра? – Художнику не хотелось входить в мир, созданный Дзордзи.
– Даже если тебе сейчас страшно, ты сможешь, – подбодрил его Камилло. – Ты изменился и окреп. Я вернусь, – пообещал он, бодро направляясь в сторону кухни.
Тициан добросовестно постарался представить себя на мосту, потом под деревом. А можно ли пройти под дальней аркой? Встать рядом с солдатом?
* * *
– Все вроде на месте, – сказал Тициан Камилло. – Не знаю, о чем ты меня спрашивал. Только вот солдат…
– Что солдат? – Камилло был весел, он вернулся с половиной круга колбасы в руках. – Среди арок ты побродил, прежде чем вернуться к солдату? По мосту прошел?
– Да. Только солдат кажется мне неопределенным, что ли. Необязательным! Вот верное слово.
– А что бы ты мог сделать, чтобы убрать эту неопределенность?
– Наверное, контур фигуры сделал бы четче. Да, поработал бы с контуром.
– Молодец! – Камилло радостно ринулся к Тициану, на художника пахнуло чесноком и луком. – Правильно Дзордзи говорил про тебя – ты молодец!
– Он правда так говорил?! Чему ты радуешься?
– Когда я впервые увидел картину, – объяснял архитектор, продолжая жевать колбасу, – на ней, кроме башен и буйства стихий, были изображены две женщины без одежды, одна из них с ребенком. Никакого солдата не было и в помине. Но затем Дзордзи изменил картину.
– А где была вторая женщина?
– Там, где сейчас солдат, вояка с палкой! Раньше на его месте сидела прекрасная женщина, она мечтала, опустив ноги в воду. Прежняя картина была гармоничной: две богини уравновешивали мир Театра Памяти, который был их миром. Но когда я снова увидел картину перед последним отъездом Дзордзи в Венецию, вместо нимфы у реки появился солдат. То есть Венеру сменил Марс, все дело в этом.
– Потому что тогда началась война?
– Это самое простое объяснение, но не единственное. Дзордзи захотел жениться.
– На Маддалене.
Камилло кивнул с долгим вздохом:
– Да, он попытался привнести в сюжет картины мужское начало: агрессию и активное действие. И одновременно, возможно, чувствовал, что приходит конец его земной жизни.
– Но не бывает одновременно: или ты хочешь жениться, продолжать свой род и радоваться жизни, или же ты чувствуешь, что скоро предстанешь перед лицом Господа, – удивился художник.
– Не умничай! Хватит болтать, Тициан, сделай с этой картиной, что требуется от тебя.
– Я совсем немного допишу фигуру солдата.
* * *
Теперь «Гроза» казалась ему законченной. Единственное, что он чувствовал, – у него не осталось сил. Он побрел в сад Нижнего замка, чтобы прийти в себя. Сидя под древним платаном, Тициан наблюдал за небом. Природа воплощала перед его глазами то действо, что Дзордзи изобразил на картине. Художник думал о словах Камилло, что Юпитер объединяет небесное и земное. В этот момент действительно все смешалось, начался ливень, ветер стал порывистым, как во время бури. Тициан заметил молнию, рядом еще одну, гром бухнул оглушительно и страшно, и треск падающих деревьев послышался совсем рядом.
– Если я выживу, – думал Тициан спокойно, – то расскажу Камилло о главном.
Мощные потоки воды обрушились с неба, грязные ручьи мчались с гор, быстро заполняли огромные лужи, затапливали все вокруг. Художник промок до нитки, но сидел неподвижно, думая о той пещере, в которой осталась Виоланта. Как раз воды там не было, да и воздуха не хватило, для нее – не хватило.
* * *
– Я же предупредил, что будет гроза, – упрекнул Камилло, увидев у порога кухни Тициана, промокшего насквозь, с его одежды на пол кухни натекла большая лужа. – Д-даже печь затопить нечем, сухого хвороста мало. Ну давай снимай все с себя, попробую нагреть тебе воды.
– Я хочу тебе рассказать кое-что, должен, – сказал Тициан. – Налей мне вина, есть вино где-нибудь?
– Есть граппа, осталась после Лотто. Разотрешься ею заодно. Холстиной вытрись насухо, я быстро схожу за шкурой, чтобы ты согрелся.
Когда Камилло вернулся, они сели за стол лицом друг к другу. Тициан уже выпил полчаши.
– Моя невеста Виоланта. Мы были счастливы в Венеции, а потом встречались в Падуе, когда я писал фрески для Скуолы Антония Падуанского. И так нам было хорошо! Она очень меня любила. Я тоже. Она вернулась в Виченцу только за родителями и братьями. Все знали, что французы осаждают город и вот-вот замкнут кольцо. Зачем я отпустил ее, она же могла остаться со мной в Падуе? Я не знаю. В этом есть моя вина, мне кажется. Она сказала, что, наверное, беременна. Мой маленький сын был у нее внутри.
Камилло придвинул к Тициану тарелку с едой, но тот только пил граппу.
– В Виченце, вернее, около города, есть гора Монте-Берико и там часовня рядом. Мне сказали так, сам я там не был. Это место считается священным, потому что лет сто назад какому-то крестьянину там являлась Мадонна. Два раза. Да, так говорят. И в той горе есть огромная пещера. Когда французы напали на город быстрее, чем предполагалось, многие жители Виченцы, которые только-только собрались убежать в Падую, укрылись в пещере Монте-Берико. – Тициан сморщился, хлебнул еще граппы и заставил себя говорить дальше: – Много семей прибежали туда, чтобы спастись, они верили, что будут под защитой Мадонны. Виоланта с родителями и братьями тоже там была. Но французы, одна банда негодяев… – Тициан был готов зарыдать, но сдерживался.
Камилло сел рядом с ним, положил руку на плечо, тихо сказал:
– Говори дальше, говори обязательно, рассказывай до конца. Я слушаю тебя, мой б-брат.
