Задремавший Тициан почувствовал, как сильные неласковые пальцы неожиданно впились ему в плечи. Он закричал от страшной боли.
– Сейчас разомну тебе здесь, – приговаривал Камилло. – Надо пробить тебе вот это место, у основания черепа. Потерпи, это очень важно. Лучше повернись на живот.
Огромная туша навалилась на Тициана и придавила к земле, будто гора обрушилась ему на голову. Это было неприятно и невыносимо больно. Шея громко хрустнула.
– Не трогай меня! – заорал художник изо всех сил, но получился сдавленный писк. Он сполз с матраса, в рот ему набилась сырая земля.
– Терпи, твоя голова начнет работать по-другому, как должно. Это необходимо, – прошипел Камилло ему в ухо. – И, кстати, кто разрешил тебе разговаривать? Да не бойся ты, я не содомит.
Сил сопротивляться у Тициана не было, пришлось вытерпеть пытку: казалось, что дракон терзает его шейные позвонки когтями и зубами. Когда архитектор наконец отпустил его плечи, голова действительно сделалась легкой. Тициан снова заснул под шум горного потока, на этот раз без сновидений. Проснулся он вечером, рядом с матрасом стояла большая миска с садовой черешней. Ягоды показались Тициану необыкновенно вкусными, он съел их все, любуясь на высокую густую траву, на цветы нежных оттенков.
Так прошла неделя. Тициан спал и ел. Слушал рассуждения о стихиях. Голова его больше не болела, он мог с легкостью размышлять о том, на что обращал его внимание Камилло. Иногда он думал о том, что когда-то много болтал, и удивлялся: оказалось, очень приятно обходиться без слов.
* * *
Тициан полюбил гулять один в саду Нижнего замка. Не прошло и года, как сад остался без присмотра: слуги Катерины уехали в Венецию вместе с хозяйкой и не вернулись, а деревенская обслуга не приходила. Мародеры тоже не добрались сюда – солдаты герцога Феррарского охраняли замок снаружи. Двадцать лет хозяйка пестовала сад, и он до сих пор питался этой любовью. Здесь были цветущие кусты и плодоносящие деревья, растения из дальних стран. Художник бродил среди них, собирал ягоды и фрукты, для себя и Камилло. Любовался розами и другими цветами, их благоухание исцеляло. Навестив сад утром после завтрака, Тициан возвращался во владения Верхнего замка и шел в мастерскую.
Первое время он только рассматривал то, что там находилось. Из небольших деревянных ящиков, расставленных рядами, можно было составить полукруг. Ящики были расписаны знаками и орнаментами, Тициан узнал руку Джорджоне. На некоторых ящиках орнамент был нанесен в иной манере, колорит в этих работах тоже отличался, очевидно, их выполнял Лоренцо Лотто. Кроме уже расписанных, было много ящиков, пока нетронутых кистью. Камилло продолжал делать новые деревянные предметы, например мастерил полки, напоминающие ступени; он что-то измерял, строгал, подгонял размеры, полировал поверхности. Много места в мастерской занимали крупные, выше человеческого роста, деревянные панели, похожие на двери. Расписаны из них были только девять. Они выглядели как картины, написанные на досках. Тициан долго рассматривал каждую вблизи, затем отходил. «Наверное, из них пять расписал сам Джорджоне, – решил он, – а Лотто – остальные». Были и другие деревянные детали, сложенные в углу.
На отдельном столе были разложены архитектурные эскизы, похожие на зарисовки античных храмов и амфитеатров, эскизы статуй. День за днем Тициан после прогулки приходил, следил за работой архитектора, ни о чем не спрашивал. Камилло позволял Тициану трогать, рассматривать все, что тому было интересно, но ничего не объяснял. Наконец настал день, когда художнику захотелось работать. В то утро он бродил среди вишен и яблонь, беседовал с древними оливами и вдруг почувствовал, что его руки тоскуют по умной работе.
– Я думал ночью о том, как ты грунтуешь поверхности под роспись. Я могу сделать лучше, – сказал Тициан. – И полируешь тоже неправильно.
– Делай, если знаешь, как лучше, – сказал архитектор, не удивившись.
Теперь они работали вместе. Обрабатывали дерево, мастерили ящики и полировали панели. Древесина была разных пород, разной выдержанности: податливая липа и жесткая, волнистая сосна, дуб с прямыми волокнами. Лаки, грунтовка, олифа, воск – Тициан с удовольствием вдыхал запах материалов. Когда Камилло усаживался за стол, чтобы обдумать чертеж и свериться с записями, подобрать эскизы для новых панелей, художник садился рядом, вникал.
– Ну что, попробуешь сделать роспись? – однажды Камилло протянул ему эскиз Джорджоне для очередной двери. Этот эскиз был цветным, тогда как многие другие были лишь набросаны углем, с обозначением цвета фрагментов.
Тициан приступил к работе, будто выполняя картину по эскизу Дзордзи. Спустя много дней у него получился пейзаж в приглушенных тонах, с башнями, замками и ночным небом. Камилло похвалил:
– У т-тебя хорошо выходит! – Тициана обрадовал лучистый взгляд, которым тот смотрел на его работу. – Манера сдержанная, но уверенная, то, что нужно. В этом ряду будет семь порталов, – объяснил Камилло. – Изучи чертеж, найди сам эскиз для следуюшего – и начинай.
Тициан взял в руки стопку листов с рисунками Джорджоне.
– А сколько этих картин, ну, порталов, тебе всего понадобится?
– Сорок девять. Для всего Театра.
– Но тут не так много набросков осталось.
– Да, Дзордзи успел сделать эскизы только до третьего уровня, до уровня Пещеры.
– И сколько всего будет уровней?
– Семь. Р-разумеется.
Тициан хотел спросить, кто придумает и выполнит остальное, но промолчал.
* * *
Настал день, когда Камилло принес холст с картиной Джорджоне, положил на большой стол в мастерской:
– Сегодня отложим Театр и поработаем с этим.
Художник вздохнул обреченно: ему было страшно. Но он привык повиноваться Камилло.
– Как ты считаешь, Тициан, если бы мы попросили Дзордзи дать название этому полотну – каким бы оно было?
Он помнил каждый фрагмент картины: обнаженная женщина кормит младенца на берегу реки. На другом берегу стоит солдат в красном и смотрит вбок. Вдали хорошо видны мост и башни, небо бурное, среди туч и облаков хорошо видна молния. Его эта работа завораживала, но не давала чувства радости или утешения. Сплошная тайна, темный намек и смятение чувств.
– Молния там в небе – значит, это гроза?
– Да, явление Юпитера, громовержца, п-повелителя стихий. Я вижу, что эта к-картина пугает тебя больше всех других.
– Правда, поэтому я ее и взял с собой.
– Объясню тебе ее немного и потом расскажу, почему она пугает и меня тоже. Я вижу в ней предсказание того, что произошло с нашим Дзордзи.
– Не понимаю.
– Когда картина только появилась, она выглядела иначе.
– Ты видел ее другой?
– Да, года два назад я увидел, что Дзордзи пытается на холсте выразить то, что мы с ним перед этим обсуждали: некоторые идеи Театра памяти и символы из числа тех, что есть на первом уровне Театра.
