Тициан стал гадать, кого он может увидеть сегодня. Скорее всего, будет художник Лоренцо Лотто, хотя это не точно. Может, из всей мастерской Джамбеллино выбрали только его, Тициана? Как самого способного? А вот художник Джорджо да Кастельфранко по прозвищу Джорджоне был приглашен наверняка. Тициан видел его лишь издали, однако все знали, что и Катерина Венета и другие нобили обожают Джорджоне. Чем он им так особенно полюбился, Тициан не мог понять: картин Джорджоне было известно немного, мало кто их видел, младшему Вечеллио пока не удалось полюбоваться ни одной. Еще его беспокоило, что на приеме у королевы наверняка соберутся врачи, философы, издатели, они станут рассуждать о заумных предметах, – а среди ученых людей он не чувствовал себя уверенно.
Перед парадным крыльцом палаццо Тициан задержался, поправил плащ и волосы под беретом, на всякий случай достал письмо-приглашение и стал подниматься по лестнице мимо античных статуй, которые, как ему казалось, улыбались благосклонно. Слуги у дверей склонились перед ним, один из них протянул руки, чтобы принять плащ, чего Тициан никак не ожидал и сделал вид, что не понял, что его хотят раздеть. Привратники переглянулись, но пропустили его. В парадном зале, расписанном золотом и лазурью, уже собралось человек двадцать. Тициан встал у стены, не зная, как себя вести. Люди беседовали, сбившись в группы, на него никто не оглянулся. Из соседнего зала послышался резкий женский голос, а затем появилась Катерина Венета, она на ходу беседовала с приземистым человеком, у которого были короткие ноги, длинный торс и тонкая шея, из-под шляпы-колпака красиво спадали на плечи рыжеватые локоны. Рядом с ними шла изящная женщина, Тициан узнал вчерашнюю брюнетку, которая без дзокколи оказалась невысокой и передвигалась без помощи слуг. Брюнетка держалась близко от Катерины, было похоже, что это родственница или компаньонка королевы, за ними семенил мальчик-грум, которого Тициан уже видел. Лакей установил кресло для Катерины Венеты в углу зала, а незнакомка встала за ним, надменно оглядывая присутствующих. Гости подходили к хозяйке, Катерина беседовала с каждым. Тициан понимал, что и ему надо поблагодарить за приглашение и назвать себя, но не представлял, как он будет это делать.
День стоял жаркий, женщины в зале прикрывали плечи и грудь лишь легкими прозрачными тканями. Тициан прикидывал, прилично ли ему будет остаться без плаща в домотканой куртке, но решил, что тогда станет выглядеть хуже последнего слуги в этом доме и наверняка вызовет насмешки. Тициан был настолько скован, что готов был уйти, когда к нему подошел Лотто.
– Чего ты грустишь? – Он по-дружески обнял Тициана. – Здесь все – люди особенные, они ценят каждого не за знатность или там богатство, а за его способности. Даже спесивые сенаторы Контарини, дядя и племянник, – вон они, видишь, рядом с Виолантой, – здесь ведут себя по-человечески. Ты славный парень, Тициан, в твоей работе есть страсть, и я посоветовал Катерине пригласить тебя, потому что мне кажется, брат, из тебя выйдет толк. – Лоренцо говорил без остановки, и это помогло Тициану расслабиться, хотя он и отметил, что Лотто одет гораздо богаче, чем он, в бархатную куртку и тонкую рубашку. Тициан был разочарован, что секрет приглашения объясняется так просто. Значит, попал он сюда случайно и, в сущности, в этом блестящем обществе никому не интересен.
– Подойдем к Катерине вместе, – предложил Лотто, и младший Вечеллио благословил небо, что у него есть такой добрый приятель. Лоренцо сказал королеве лестные слова о Тициане, та лишь улыбнулась и кивнула, а затем воскликнула:
– Дзордзи, радость моя, ты ведь споешь нам?
Лоренцо и Тициан невольно отступили. В центр зала вышел Джорджоне. Он казался ровесником Тициана или немного старше, был не таким высоким, как Вечеллио, но хорошего роста, в то же время очень изящным, с лицом почти женственным. Голос его звучал негромко, со спокойной уверенностью. Держался Джорджоне – или Дзордзи, как его звали друзья, – свободно и естественно, сохраняя осанку, словно он отпрыск аристократической фамилии. Вместе с тем он казался скромным, чуть ли не застенчивым. Взгляд Джорджоне был необычайно глубоким, глаза будто смотрели в иной мир. Было похоже, что все присутствующие любовались им.
– Мадонна Катерина, ваше величество, разве посмею я петь, когда у вас в гостях принцесса? – Дзордзи вежливо поклонился в сторону брюнетки, которая неожиданно нежно улыбнулась в ответ, – могу лишь предложить свою скромную помощь, если вдруг счастье на нашей стороне и принцесса Джиролама захочет спеть.
– Захочет, – уверенно кивнула Катерина Венета.
– Совет Десяти отдельным указом запретил называть Катерину «ваше величество», и Дзордзи прекрасно это знает, но ему прощают все, – прошептал Лотто на ухо Тициану.
– Ну что, молодые художники, – наконец обратилась к ним Катерина, – благодарю и я вас, что пришли. Давайте слушать принцессу и нашего Дзордзи.
Слуги вынесли табурет, появилась лютня, которую передали в руки Джорджоне.
– Это поэтесса из Долмации, – шепнул Лоренцо Тициану. – Принцесса Джиролама Корси Рамос. Разве можно запомнить такое имя?
– Но ты ведь запомнил?
– Повторял как молитву. Или заклинание! – хихикнул Лоренцо и тихонько повторил: – Джиролама Корси Рамос.
Катерина хлопнула в ладоши, грум вывел принцессу на середину зала. Там она замерла, сложила руки на груди, стала проговаривать отрывистые слова, Дзордзи аккомпанировал на лютне.
– Пишет стихи на греческом, – шепнул Лоренцо на ухо Тициану. – Вроде речитатива из древних трагедий.
Джиролама произносила непонятные фразы то плавно, то резко, иногда ее голос поднимался высоко и был нежным, иногда звучал угрожающе, как карканье разъяренного грифа. У Тициана кружилась голова, ему казалось, что ее облик, как и голос, меняется каждое мгновение, он представлял себе то трогательно беспомощного белого лебедя, то хищную птицу со смертоносным клювом. А лютня Джорджоне звучала умиротворяюще, будто его музыка должна была служить надежным берегом, заводью для бури, которую поднимал голос принцессы.
– «Джорджоне – звуков изначальных сын и источник» – так Пьетро Бембо сказал, вернее, написал в поэме. Вон он стоит, Бембо, родственник хозяйки, – указал Лоренцо на изысканно одетого человека с бесстрастным выражением лица, на котором выделялись тонкие губы и такой же тонкий длинный нос. – Говорят, Бембо принял сан, глядишь, скоро кардиналом станет.
Джиролама закончила страстный речитатив, ее отвели за кресло Катерины, вид у принцессы был такой, будто ее силы ушли на выступление. Джорджоне не переставал играть и вдруг тихо запел. Если выступление принцессы поражало и немного пугало, то слушая пение Джорджоне, люди улыбались, – просто так, будто без причины. Тициан подумал, что именно такой голос можно назвать «сладким». Он стал вспоминать, как ходил с отцом и братом в горы за травами по февральским лужам. Низкие облака и хрупкие весенние цветы, холодные ручьи, которые надо переходить по скользким камням, ветер теплый из долины, ветер холодный со снежных вершин и песня отца, неожиданная, бодрая… песня знакомая и всегда новая. Тициан почувствовал благоухание горных цветов и трав, аромат пробуждающейся земли.
