Художник был счастлив несколько дней до отъезда Джорджоне. Он не рассказывал другу ничего о невероятном предложении Барбариго, потому что седой Да Фельтре в эти дни всегда был рядом, Тициан не хотел при нем обсуждать самое важное и сокровенное.
Наконец работа была закончена. Дзордзи спешил уехать в Азоло, объявив всем, что пирушку в честь окончания работы над фасадом Подворья они устроят по его возвращении. Накануне свого отъезда он объяснил Тициану, что у Камилло и Лоренцо Лотто вышла ссора и надо поторопиться, чтобы их помирить.
– Камилло большой ученый, но бывает резким с людьми. Я дорожу дружбой и помощью Лоренцо, надо побыстрее все уладить, – сказал Дзордзи.
– А над чем они вместе работают? – поинтересовался Тициан.
Дзордзи смутился. Тициан впервые видел, что его друг отвел глаза и не знает, как отвечать.
– Это, это… в общем, это для Камилло. Он придумал важную вещь, совершенно необыкновенную, – было заметно, что Дзордзи не умеет лукавить. – Надеюсь, вам будет хорошо вдвоем с Да Фельтре.
– Конечно, Дзордзи, – кивнул Тициан, хотя ему совершенно не хотелось оставаться с седым помощником.
«Есть в Джорджоне что-то такое, отчего никто не может отказать ему. Потому придется терпеть общество Морто да Фельтре», – вздохнул Тициан.
– И Маддалена не будет скучать. Мне жаль, что я не могу взять ее с собой. Камилло не выносит женщин, – Дзордзи наклонился к уху Тициана, счастливо улыбнувшись. – Скажу тебе по секрету: я хочу жениться на Маддалене.
* * *
После отъезда Джорджоне Тициан побывал в палаццо Дукале, ему показали зал Большого Совета. Мастер Дзуккато приводил их с Франческо сюда еще мальчиками. Но рассматривать зал с мыслью, что ты можешь его украсить! Тициан теперь смотрел на него другими глазами. Длина зала – больше пятидесяти метров, это самое большое помещение в Венеции. Стены и потолок были густо расписаны, здесь потрудились многие: Джамбеллино лет двадцать назад, Карпаччо и Альвизо Виварини. Их работы, отметил Тициан, выполнены со старанием, они яркие, даже пестрые. И как иначе, если надо, чтобы картина работала в столь огромном пространстве? Одно дело, если делать единый ансамбль, как Микеланджело в соборе Святого Петра. А здесь картины разных мастеров спорят друг с другом, а сильного общего впечатления при этом не создается. И вот стена, которую предлагали украсить ему: здесь самый невыгодный свет, она темная, поэтому и осталась свободной. Тем не менее художник заявил Барбариго, что сможет расписать ее сценами из какой-нибудь победоносной битвы Венецианской Республики.
– А вы, мессир, можете предложить мне сюжет? – спросил он.
– Нет, Тициан, – усмехнулся Барбариго. – Это ты должен решить сам. Что-то величественное и прославляющее Серениссиму, разумеется. Предлагай, мы рассмотрим.
В мастерской, во флигеле палаццо Контарини, Тициану после отъезда Дзордзи приходилось каждый вечер терпеть гулянки Седого и Маддалены. Они распевали песни до утра, обнимались и целовались, специально так, чтобы он это заметил. Да Фельтре переселился в комнату Джорджоне и ночевал там вместе с Маддаленой. Самое неприятное для Тициана было то, что теперь у него было много свободного времени. Он уходил бродить по городу, размышлял над сюжетом картины для зала Большого Совета. Но надо было где-то ночевать. Пьяные песни и сладострастные всхлипы в мастерской его расстраивали, он думал о них, даже когда забредал в дальние кварталы.
«Я могу пожить у Виоланты! – придумал Тициан. – По крайней мере, пока не вернется Дзордзи и не выгонит своего мерзкого приятеля».
Кроме того, не терпелось рассказать подруге о своем блестящем будущем. Вот она будет счастлива, добрая любящая душа! Когда Тициан явился к ее дому, служанка сказала, что госпожа его принять не может.
– А когда? – Много раз бывало, что Виоланта была занята и просто назначала час, когда он может прийти. Девочка-служанка посмотрела на него с сожалением и ушла. Вернувшись, она тихо произнесла:
– Госпожа просит, чтобы вы больше не приходили. Никогда, – добавила она чуть слышно.
Тициан ничего не мог понять.
– Подожди-подожди, – он взял девочку за плечи и легонько встряхнул. – Ты не путаешь? Ты ведь знаешь меня?
Девочка покачала головой, вырвалась и убежала.
Обескураженный Тициан несколько дней сердился на Виоланту: нашла время для бабьих капризов. Потом ему вдруг стало тревожно – а вдруг заболела?! Виоланта никогда не хочет причинить беспокойство или боль, скрывает от него свои неприятности, она ведь так любит его! Почему он не расспросил девчонку? Ни разу еще не было, чтобы они с подругой так долго не встречались. Возможно, он виноват, немного забыл о ней из-за своих дел – то фасад, то портрет Барбариго, отъезд Дзордзи, и она обиделась. Но они встретятся, и он все объяснит. Тициан чувствовал, что очень соскучился по Виоланте. И как теперь до нее добраться?
Жизнь в мастерской стала невыносимой: грязь, пирушки и бесконечное пение дуэта Маддалены с Да Фельтре, хохот! Единственное, что спасало, – в комнате Тициан теперь ночевал один, можно было закрыть дверь, посидеть и подумать, глядя на воду канала. Но ему было очень стыдно, что на его глазах Да Фельтре сожительствует с Маддаленой, спит в кровати Джорджоне, а он, Тициан, принимает это. Будто соучаствует.
Однажды, возвращаясь в мастерскую, Тициан потянул за ручку двери, и вдруг навстречу ему вышел Да Фельтре; в одной руке он нес серебряный сосуд, а другой рукой зажимал под мышкой мраморный бюст.
– Куда тащишь? Это не твое, гад! – не выдержал Тициан. – А ну отдай сейчас же!
– Не твое собачье дело, – огрызнулся Да Фельтре злобно. Сомнений в том, что помощник крадет у Джорджоне, не оставалось.
– Что ты вообще творишь, а? – накинулся на него Тициан. – Бога не боишься? Я все расскажу Дзордзи, когда он вернется! – Тициан схватился двумя руками за бюст римского легионера и потянул к себе. Да Фельтре замахнулся на художника серебряным кубком.
– Отвали, я сказал! – грубо оттолкнул он его. – Не стой у меня на пути, тебе же хуже будет. Быстро окажешься на дне канала.
– А ну отдай! – Тициан не собирался выпускать бюст.
– Если не отцепишься, кретин, твой любимый Дзордзи узнает, что ты выкрал и распродал древние монеты из шкатулки! Мы с Маддаленой видели, как ты запихивал их в свой кошелек, – прошипел Да Фельтре. – Кому-кому, а своей обожаемой Мадди Дзордзи поверит. Ей поверит, а не тебе, дубина! Ах ты, моя дорогая цыпочка, моя истинная любовь, моя Мадди! – засюсюкал Да Фельтре, издевательски подражая мастеру.
От неожиданности Тициан убрал руки от мраморной головы. Да Фельтре покачнулся, удержался на ногах, но выронил бюст, он упал на мостовую и раскололся.
– Вот, и такую ценную вещь ты украл! – воскликнул Да Фельтре. – Говорил я Дзордзи, что в тебе есть что-то подозрительное, горцам верить нельзя!
В бешенстве Тициан побежал в свою комнату и стал собирать вещи. Он ненавидел себя за то, что не смог ответить проходимцу, не сообразил, как можно противостоять наглой клевете. Хотелось одного – бежать, покинуть опозоренное и проклятое место. Тициан чувствовал и свою вину: Дзордзи надеялся на него, а он не смог защитить мастерскую от происков зла.
