Венера
«Что до меня, то я хотел бы, чтобы после моей смерти Господь превратил меня в гондолу или в навес к ней (felce), a если это слишком, то хоть в весло, в уключину или даже ковш, которым вычерпывается вода из гондолы».
Пьетро Аретино (1492–1556)
«Венецианцы, глупцы, все с морем брачуются,
А турки давно в любовниках ходят»
Иоахим дю Белле (1522–1560)
– Тициан, под ноги смотри, шлепнешься в канал!
– Хоть сегодня не цепляйся ко мне, рыжий.
Тем утром майские небеса были ярко-синими, как в горах, в родном селении братьев Вечеллио.
В день Вознесения Господня праздновалось обручение Венеции с морем – Ла Сенса. «Серениссима»
[1] – так называли венецианцы свой город – сияла всеми оттенками, какие можно представить. Колокола церквей ликовали, прославляя Ла Сенсу то по очереди, то все разом. Фасады дворцов с арочными окнами, с вкраплениями античных колонн и розетками складывались в орнамент, похожий на пестрое покрывало. Гондолы и барки, украшенные живыми цветами, напоминали плавучие сады. Какая яркая толпа заполнила улицы, набережные! Можно было увидеть самые удивительные одежды, меха и шляпы, нигде в Средиземноморье не собиралось такой разноязыкой и цветастой, невероятно нарядной публики.
Тициану Вечеллио в этой толпе было приятно считать себя венецианцем, частью общности, которую Петрарка назвал «нацией моряков, всадников и красавиц», впрочем, поэт строго осудил жителей республики за «исковерканный язык и непомерную вольность поведения». Тициан за пять лет, проведенные в Венеции, – кроме сырых и холодных месяцев, когда им с братом Франческо приходилось уезжать в родительский дом в Альпах, – хорошо узнал Серениссиму и надеялся, что город принял его. Разве не научились они с братом под присмотром мастера Дзуккато, ставшего их первым наставником, класть мозаику в Сан-Марко? Благодаря этой работе они прикасались к сердцу Венеции, каждый день видели ее святыни, свезенные со всего света, были причастны к ним. Разве не был он, Тициан Вечеллио, затем принят в лучшую мастерскую города, к Джованни Беллини? А тонкий свиток, который Тициан со вчерашнего дня носил на груди, доказывал, что он теперь не просто безвестный молодой художник, делающий первые не слишком удачные шаги в ремесле живописца. Он особенный, его заметили!
Солнце с самого утра будто светило не всему миру, а лишь Серениссиме. «Мы просим тебя, Боже, даровать нам это море, просим ниспослать всем, кто плавает по нему, мир и спокойствие» – так молились венецианцы, так завершил епископ торжественную мессу. Затем епископ перешел на церемониальную барку дожа – позолоченный буцентавр, задрапированный пурпурным шелком. Он преподнес ему очищенные каштаны, освященное красное вино, букет роз в серебряной вазе и благословил приготовленный перстень. Дож Республики Леонардо Лоредан, старик с лицом умного верблюда, – в золотом одеянии, в однорогой шапочке, – поднявшись со своего трона, бросил перстень в море, произнеся традиционное: «Мы обручаемся с тобой, о море, в знак истинного и вечного владычества светлейшей Республики Венеции». Толпа наблюдала за церемонией с берега, зрители обсуждали каждый жест, каждый шаг дожа; всем, кроме новых иностранных гостей, были известны тонкости древней ежегодной церемонии. «Благодарение Богу, а также тебе, о прославленный дож Венеции, Далмации и Кроации, – спасение, честь, жизнь и победа, и помоги тебе Святой Марк!» – скандировала толпа. Леонардо Лоредан пригласил на буцентавр и обнял по очереди каждого нобиля из числа тех, с кем он ссорился в этом году. Одновременно капитан галерного флота Венеции парадным строем провел корабли, украшенные цветами и лентами, по Гранд-каналу.
У моста Риальто на площади можно было купить, рассмотреть или продать все что угодно. Здесь хохотали и толкались, глазея на балаганы и «живые пирамиды», наблюдали за кулачными боями. Уличный пир устраивал каждый цех ремесленников, угощали щедро. Запивая вином кусок жареного мяса, можно было посмотреть, как вслед за флотом республики по Гранд-каналу проплывали разноцветные суда жителей острова Мурано: на их мачтах хлопали особенно яркие флаги, на борту кукарекали петухи редких пород. Потом началась «женская регата», барками управляли крепкие простолюдинки, жительницы Лидо. Короткие юбки, фартуки, волосы молодых девушек, красиво развевающиеся на ветру, – что может быть приятнее мужскому глазу?
Братья Вечеллио и братья Дзуккато протиснулись на Пьяццу: по ней колоннами шли ремесленники, каждый цех отличался и одеждой, и штандартами. Кузнецы несли цветы и свои знамена, гудели в трубы. За кузнецами шли меховщики в соболях, за ними прядильщики, после парада музыкантов перед Дворцом дожей появились капитаны парусных судов в белой одежде с нашитыми красными звездами. Процессия ткачей была разделена: отдельно шли мастера по льну, отдельно – шерстянщики, за ними мастера-одеяльщики, и все в венках из позолоченного бисера. Знамена и одеяния всех цветов, музыка, шум!
Из-за толчеи Франческо и Тициан потеряли из виду братьев Дзуккато. К полудню Тициану стало трудно выносить многоцветье, слившееся в звучащую радугу. Он решил все же посмотреть на выход стеклодувов, они выступали в одеяниях алого цвета, отделанных мехом, бережно несли хрупкие сосуды удивительных форм и оттенков. Где еще увидишь такие изящные изделия, которые вскоре будут проданы по всему свету?
– Фонарщики! Фонарщики идут! – Франческо потащил младшего брата туда, где мастера несли разноцветные фонари с птицами внутри. Поравнявшись с палаццо Дукале, фонарщики выпустили голубей. Толпа ахнула, мальчишки засвистели – и снежное облако вспорхнуло над крышами. Рядом с Тицианом кто-то поскользнулся и упал в канал, обрызгав праздничные юбки женщин, другой нарочно прыгнул вслед, еще одного столкнули. Хохоча и громко переругиваясь, мокрых шутников стали вытаскивать из воды.
За фонарщиками пошли цирюльники, следом мастера по гребням, потом менялы, еще прошел цех сапожников, за ними – торговцы шелком и бархатом. Замужние матроны, а также и куртизанки спешили увидеть выход золотых дел мастеров. Ювелиры несли на бархатных подушках ожерелья, венки и браслеты из изумрудов и бриллиантов, на шеях у них висели цепи хитроумных плетений. Вокруг ценительниц украшений толклись любители поглазеть на очаровательных женщин, сегодня можно было подойти близко к красавицам, заглянуть им в лицо. Слуги, сопровождающие патрицианок и дорогих куртизанок, пытались расчистить место вокруг них, но толпа напирала. Тициан стал выбираться из толчеи, как вдруг заметил женщину, подобную которой не видел прежде.
Франческо восхищенно присвистнул, а Тициан почувствовал странную дрожь: ему казалось, что красавица смотрит ему прямо в переносицу – пристально, не мигая. Она парила над толпой, как грозный корабль над людским морем. Хотя было ясно, что просто ее дзокколи (туфли на высокой подошве, которые венецианцы называли попросту «копыта») выше, чем у других дам, тоже господствовавших над толпой. Незнакомка была явно нездешней. Тициан застыл, как перед мощным явлением природы, ему чудилось, что он чувствует ее аромат, напоминающий о сказочных женщинах из гарема султана. Дама была яркой брюнеткой с белой кожей и светлыми глазами, смотрела со странным выражением то ли высокомерия, то ли страдания.
