Она подняла и закрепила бортик кровати и, облокотившись на него, с ясной улыбкой взглянула на меня. Волосы у нее были зачесаны наверх, несколько длинных тонких прядей спускалось вдоль ушей, где блестели яркие стеклянные серьги-бусины.
– Ах ты, мой маленький!
Она погладила меня по голове. Белая блузка на ней была полурасстегнута – виднелась ложбинка загорелой груди. Она пыталась сжать губы, но тут же невольно раздвигала их в улыбке. Острый и сладкий запах ее духов обволакивал меня, я сел, глядя ей в глаза, чувствуя, что расплываюсь в широчайшей и глупейшей улыбке. Мне подумалось, что стоит шутки ради сунуть палец в рот, и я поднес руку к лицу.
– Давай, давай! – подбодрила она меня. – Не стесняйся!
Безвкусность собственной кожи привела меня в чувство.
– Я пойду, – проговорил я и встал.
Джули покатилась со смеху.
– Вы только посмотрите, какой большой мальчик! – простонала она и сделала вид, что хочет взять меня на руки.
Я перелез через бортик и, пока Джули укрывала Тома одеялом, побрел к дверям, жалея о том, что сам положил конец этой сцене. Но Джули поймала меня за руку и потянула к кровати.
– Не уходи, – попросила она. – Я хочу с тобой поговорить.
Мы сели лицом друг к другу. Я смотрел в ее огромные яркие глаза.
– Знаешь, ты голышом очень неплохо смотришься, – сказала она. – Такой бело-розовый, как сливочное мороженое. – И она коснулась моей сожженной солнцем руки. – Больно?
Я покачал головой и сказал:
– Может, и ты разденешься?
Она быстро разделась, сбросив одежду кучей на кровать. Кивнув в сторону Тома, спросила:
– Как тебе кажется, он счастлив?
Я ответил «да», а затем повторил то, что рассказал мне Том. Джули открыла рот в притворном изумлении.
– Дерек давным-давно все знает. Мы действительно не слишком хорошо храним секреты. Его только расстраивает, что мы все скрываем от него. – Она хихикнула, прикрывая рот рукой. – Когда мы говорим ему, что там собака, он считает, что мы ему не доверяем. – Она придвинулась ближе ко мне и обхватила себя руками. – Он хочет войти в нашу семью, понимаешь, стать для нас папочкой. Ох, как же он мне надоел!
Я коснулся ее руки – так же, как она касалась моей.
– Раз он все знает, – сказал я, – можно ему прямо все сказать. Как-то противно говорить, что это собака.
Джули покачала головой и сплела свои пальцы с моими.
– Он хочет сам за все отвечать. Все время заговаривает о том, чтобы переехать сюда и жить с нами. – Она расправила плечи и набрала воздуха в грудь: – «Вам четверым необходимо, чтобы кто-то о вас позаботился!»
Я взял Джули за другую руку, и мы сели ближе, соприкасаясь коленями. Том в своей кроватке что-то пробормотал и громко сглотнул во сне. Джули снова перешла на шепот:
– Он живет со своей мамой в крохотном домишке. Я там была. Она его называет «мой малышок» и заставляет мыть руки перед чаем. – Джули высвободила руки и сжала ими мое лицо с двух сторон, а потом взглянула вниз, на мои ноги и на то, что между ними. – Она мне рассказывала, что гладит ему пятнадцать рубашек в неделю.
– Это много, – сказал я.
Джули так сдавила мне щеки, что губы у меня выпятились вперед, словно птичий клюв.
– Вот такой ты ходил все время, – проговорила она, – а сейчас ходишь вот такой! – И отпустила мое лицо.
Но я хотел еще поговорить.
– Ты давно не бегала, – сказал я.
Джули вытянула ногу и положила мне на колено. Оба мы смотрели на нее, словно на какую-то зверушку. Я взял ее ступню обеими руками.
– Может быть, зимой снова начну тренироваться, – сказала Джули.
– А в школу на следующей неделе пойдешь?
Она покачала головой.
– А ты?
– Не-а.
Мы обнялись, и руки и ноги наши сплелись в такой сложный узел, что, не удержав равновесия, мы рухнули боком на кровать. Там мы и лежали обнявшись, лицом к лицу. Довольно долго мы говорили о себе.
– Странно, – говорила Джули. – У меня совсем пропало чувство времени. Кажется, мы всегда жили так, как сейчас. Даже не могу припомнить, как все было, когда мама была жива. И не могу себе представить, как что-то меняется. Все кажется таким вечным, таким неподвижным, что я уже ничего не боюсь.
Я говорил:
– Мне кажется, что я по-настоящему живу, только когда спускаюсь в подвал. А все остальное – как сон. Проходят дни, недели, а я их и не замечаю. Спроси меня, что было три дня назад, и я не смогу ответить.
Мы говорили о снесенных домах в конце улицы и о том, что будет, если и наш дом снесут.
– Придет сюда кто-нибудь, – сказал я, – и все, что найдет, – несколько кирпичей в высокой траве.
Джули закрыла глаза и закинула ногу мне на бедро. Моя рука лежала у нее на груди, и я чувствовал биение ее сердца.
– А нам-то какая разница? – пробормотала она и подвинулась выше, так, что ее груди оказались на уровне моего лица. Кончиком пальца я коснулся ее соска, твердого и сморщенного, словно персиковая косточка. Джули взяла его двумя пальцами и потерла, а затем поднесла к моим губам.
– Давай, – прошептала она.
Казалось, я невесом и парю в пространстве, где нет ни верха, ни низа. С этим чувством я сомкнул губы на соске Джули, легкая дрожь прошла по ее телу… и в этот миг от дверей послышался скорбный голос:
– Ну вот, теперь я все знаю.
Я попытался отодвинуться, но Джули теснее прижала меня к себе, закрывая от Дерека своим телом. Приподнявшись на локте, она изогнулась, чтобы взглянуть на него.
– Вот как? – спокойно спросила она. – Какая досада! – Но сердце ее, в нескольких дюймах от моего лица, сильно билось.
Дерек заговорил снова – теперь его голос звучал гораздо ближе.
– И долго это происходит?
Я был рад, что его не вижу.
– Очень-очень долго, – ответила Джули. – Можно сказать, целую жизнь.
Дерек испустил сдавленный вздох – то ли изумления, то ли гнева. Я представил себе, как он стоит: очень прямо, сунув руки в карманы. Когда он снова заговорил, голос его звучал хрипло и неровно.
– И все это время… меня ты к себе и близко не подпускала!
Он шумно откашлялся, помолчал.
– Почему ты мне не сказала?
Я почувствовал, как Джули пожала плечами. А потом сказала:
– Знаешь, вообще-то это тебя не касается.
– Разумеется, – сказал Дерек, – если бы ты мне сразу все объяснила, ноги бы моей тут не было.
– Как типично! – сказала Джули.
Но Дерек по-настоящему разозлился. Он уходил: теперь голос его звучал издалека.
