– Чем это вы занимаетесь? – после долгой паузы спросил я.
– Переодеваем Тома, – ответила Сью и снова принялась за шитье.
Том бросил на меня быстрый взгляд, отвернулся к столу и уставился в угол, теребя двумя пальцами кромку своего платья.
– Зачем? – спросил я.
Джули только пожала плечами и улыбнулась. На ней были вытертые джинсы, закатанные выше колен, расстегнутая блузка, а под ней – лифчик от бикини. В волосах – голубая лента. Отрезок такой же ленты она держала в руке, обмотав вокруг пальца.
Она подошла ко мне вплотную.
– Что ты такой мрачный? – сказала она. – Улыбнись, чудо!
От нежной улыбки ее пахло кремом для загара и теплом разогретого тела. Должно быть, весь день она загорала – не у нас в саду, а где-то еще. Она накинула ленту мне на шею и стала завязывать ее узлом. Я попытался оттолкнуть сестру, но неубедительно: она завязала мне галстук и, взяв за руку, повела к столу.
– Смотри-ка, – сказала она Сью, – еще один не хочет больше быть противным мальчишкой.
Я мог бы снять ленту, но не хотел выпускать руку Джули, сухую и прохладную. Теперь все мы смотрели Сью через плечо. Я и не подозревал, как умело она шьет. Рука ее летала взад-вперед с уверенностью и проворством механического рычага. Однако дело шло медленно, и я ощутил нетерпение. Хотелось одним движением сбросить на пол и шитье, и нитки, и подушечку с иголками. Пока она не закончит, мы не могли ни заговорить, ни сделать что-то еще. Но вот Сью резким движением оборвала висячий конец нитки и встала. Джули отпустила мою руку и встала позади Тома. Он поднял руки, и она сняла с него платье через голову. Под ним обнаружилась его собственная белая рубашка. Сью помогла Тому надеть синюю плиссированную юбочку, а Джули завязала у него на шее школьный галстук Сью. Я наблюдал за этим, нерешительно подергивая свой «галстук». Если я сниму его, то снова превращусь в зрителя и мне придется решать, как к этому относиться. Том натянул белые носки, а Сью достала свой берет. При этих приготовлениях девчонки смеялись и болтали. Сью рассказывала Джули историю о какой-то своей однокласснице с очень короткой стрижкой. Однажды она пришла в школу в брюках и на перемене зашла в туалет для мальчиков, но, увидев шеренгу ребят у писсуаров, засмеялась и тем себя выдала.
– Правда, он лапочка? – спросила Джули.
Мы любовались на Тома, а он стоял смирно, заложив руки за спину и опустив глаза. Если он и наслаждался переодеванием, то этого не показывал. Он отправился в холл, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Я следил за ним из гостиной: он поворачивался к зеркалу то одним боком, то другим, затем повернулся спиной и стал смотреть на себя через плечо.
Тем временем Джули взяла обе мои руки в свои и проговорила:
– Ну-с, а что будем делать с этим ворчуном? – И так и впилась глазами мне в лицо. – Нет, – заключила она наконец, – хорошенькой девочки из тебя не выйдет. Только не с такими ужасными прыщами!
Сью, вставшая рядом, дернула за прядь моих волос и добавила:
– И не с этими жуткими сальными патлами, которые он никогда не моет!
– И не с желтыми зубами! – Это была Джули.
– И не с вонючими ногами! – Снова Сью.
Джули перевернула мои руки ладонями вниз:
– И не с такими грязными ногтями!
И обе принялись разглядывать мои ногти, издавая преувеличенные возгласы отвращения. Том смотрел на нас из дверей. Мне не было обидно – напротив, я наслаждался этим осмотром.
– Ты только посмотри на этот! – сказала Сью, прикасаясь к моему указательному пальцу. – У него под ногтем что-то зеленое и красное!
И обе покатились со смеху, в полном восторге от собственного представления.
– А это что такое? – спросил я вдруг, заметив под креслом какую-то длинную картонную коробку. Крышка ее была приоткрыта, и виднелся уголок оберточной бумаги.
– А, это Джули! – воскликнула Сью.
Я подошел и вытащил коробку из-под кресла. В ней, завернутые в белую с оранжевым бумагу, лежали высокие женские ботинки – темно-коричневые, густо пахнущие кожей и духами.
Джули, повернувшись ко мне спиной, медленно и аккуратно складывала оранжевое платьице Тома. Я взял один ботинок:
– Откуда они у тебя?
– Из магазина, – не оборачиваясь, ответила Джули.
– И сколько стоят?
– Не так уж много.
– Джули! – в театральном восторге прошипела Сью. – Они же стоят тридцать восемь фунтов!
– Тридцать восемь фунтов? – повторил я.
Джули молча покачала головой, кладя оранжевое платьице на руку. Я вспомнил, что на шее у меня болтается дурацкая лента, и попытался ее стащить, но узел затянулся, и лента не поддавалась. Сью захихикала. Джули пошла прочь из комнаты.
– Ты что, сперла их, что ли? – спросил я.
Она снова покачала головой. Сжимая в руках ботинок, я побежал за ней по лестнице. Уже в спальне, догнав ее, я сказал:
– Ты нам со Сью дала по два куска, а сама ботиночки себе покупаешь за тридцать восемь фунтов!
Джули села перед зеркалом и провела по волосам расческой.
– Не угадал, – произнесла она звонким дразнящим голосом, словно мы играли в угадайку.
Я швырнул ботинок на кровать и двумя руками дернул ненавистную ленту. Узел стянулся еще сильнее, сделался маленьким и твердым, как камень. Джули потянулась и зевнула.
– Если ты их не купила, значит, сперла, – сказал я.
– Не-а, – ответила она и сжала губы в насмешливой улыбке.
– А что тогда?
Я стоял у нее за спиной. Она смотрела не на меня, а в зеркало.
– Неужели ничего больше придумать не можешь?
Я покачал головой.
– Что же еще? Ну разве что сама сшила.
Джули расхохоталась.
– Неужели тебе никогда не дарили подарков?
– И кто их тебе подарил?
– Друг.
– Какой друг?
– Ага, так я и сказала.
– Парень?
Джули встала и повернулась ко мне. Губы ее сжались как вишенка.
– Разумеется, это парень, – сказала она наконец.
У меня было смутное ощущение, что я, как брат, имею право расспросить Джули о парне, с которым она встречается, но сама Джули ничем не поддерживала подобную уверенность, к тому же я чувствовал скорее уныние, чем любопытство.
Взяв с тумбочки ножницы для ногтей, она разрезала ленту возле узла и бросила на пол.
– Вот и все, – сказала она и легко поцеловала меня в губы.
7
Через три недели после маминой смерти я решил перечитать роман, который подарила мне на день рождения Сью. Читая, я поражался тому, сколько всего в первый раз пропустил. Оказывается, командор Хант тщательно следил за чистотой и порядком на корабле, особенно во время долгих космических путешествий. Каждый день (старый, земной день) он спускался по лестнице из нержавеющей стали в мусорный отсек, где летали в беспорядке окурки, пластиковые вилки, старые журналы и стаканы из-под кофе. «Здесь, где нет тяготения, которое держит все вещи на своих местах, – объяснял командор двум компьютерщикам, новичкам на корабле, – нам приходится особенно тщательно поддерживать порядок». А в долгие вечера, когда не случалось никаких неотложных дел, командор Хант «читал и перечитывал классику мировой литературы или записывал свои мысли в массивный, окованный сталью дневник, пока Космо, верный пес, дремал у его ног». Звездолет командора мчался в пространстве со скоростью всего в сто раз меньше скорости света, чтобы найти источник энергии, превратившей споры в монстра. Интересно, думал я, стал бы он заботиться о чистоте или интересоваться мировой литературой, если бы его корабль никуда не летел – просто висел бы в космосе, неподвижно, день за днем?
