– Держите, ребят, – протягиваю я курево.
– Ооо, спасибо, – гудит радостный рой голосов. – А зажигалки нет? А то надо щас скурить, потом отберут…
– Зажигалки нет, – расстраиваюсь я, и тут бородатый мужик из стоящей рядом иномарки опускает стекло и протягивает зажигалку.
– Возьмите! – улыбается…
Ребята в кузове даже зааплодировали такой удаче! И тут… Слышу, как заголосили клаксоны соседних машин. Все опускают стекла и протягивают свои сигареты – в дар солдатикам.
Я пробежалась и собрала пять разных пачек и две бутылки воды. Чем богаты… Взрослая холеная женщина в красном джипе отдала свои длинные, ментоловые сигареты с трогательным:
– Вот, ребяткам… Солдатикам…
В общем, я с полными ладонями добычи подбегаю к грузовику и передаю сигареты «ребяткам». Лопоухий солдатик, перегибаясь через заслон, пытается в знак восторженной благодарности поцеловать мне руку, но не дотягивается и просто жмет ее, но с таким глубоким чувством, что у меня наворачиваются слезы.
У меня тоже растет сын. И если когда-нибудь ему придется вот так же ехать куда-то – ну, а вдруг? – пусть ему в пути попадутся такие же отзывчивые люди, которые от всей души дадут ему глоток воды или прикурить…
– Ментол водиле отдадим, – хрипло хохочут ребята, и тут пробка наконец оттаивает, машины начинают медленно ползти вперед, и грузовик с ребятами уходит в крайний правый ряд.
Остальные водители провожают солдат клаксонами, ребята машут в ответ. Они курят и выглядят почти счастливыми. Один из них что-то рисовал и в последний момент выдрал небольшой листочек из блокнота, и к слову «ЛЮДИ» на машине вместо буквы «Д» приложил нарисованную им букву «Б».
Получилось «ЛЮБИ».
А у меня гормоны шалят, я расплакалась. От щемящей жалости к этим уставшим от жары молодым парням, от того, что вот прямо сейчас они не могут пойти туда, куда хотят, а их везут туда, куда надо. Надо Родине.
Дорогие наши стойкие оловянные солдатики!
Спасибо вам за то, что вы есть. За то, что у вас нет плоскостопия, но есть силы вынести все бытовые сложности. За вашу готовность нас защищать. За ваш оптимизм и несломленность.
Наша армия – это безусловное испытание на стойкость, но вы не отступили, вы пришли в эту мужскую школу жизни, чтобы стать сильней и научиться не бояться, а это уже подвиг!
Вы наша надежда и защита. Служите родине, ребятки! Кто, если не вы?
А мы… Мы всегда дадим вам прикурить. И все вместе мы прорвемся, справимся, потому что… если есть в кармане пачка сигарет, значит, все не так уж плохо на сегодняшний день!
Отмолили Петю
Врача зовут Ирина. Говорят, нам повезло, хороший врач. Я ни разу не видела ее лица, она всегда в маске и очках. Она инфекционист. Хороший инфекционист и плохой психолог. За все время, что она лечит мою дочь, она не сказала мне ничего успокаивающего. Она разговаривает со мной языком цифр и фактов.
– …лейкоцитов 12…
– Это хорошо?
– Это меньше, чем было, но больше, чем норма. И родничок просел. Пересушили.
– Это опасно?
– Я назначу препарат, он стабилизирует.
Она разговаривает… неохотно. Родители лежащих в больнице детей пытают ее вопросами. Она должна отвечать.
Но каждое слово, сказанное ей, может быть использовано против нее. Ирина выбирает слова аккуратно. У каждого слова есть адвокат, зашифрованный в результате анализа. Ирина хочет просто лечить. Молча. Без расспросов. Но так нельзя.
Я не знаю, нравится она мне или нет. Не пойму. Я вынуждена ей доверять. Здоровье моей дочери в ее руках. Она вообще не пытается нравиться, успокоить меня, погасить панику. Она и не должна, наверное. Она должна лечить инфекции, а не истерики.
Я вижу, что Ирина устала. Сквозь стекла очков я вижу красные, будто заплаканные глаза. Я уже не спрашиваю ничего, я вижу: дочери лучше. Положительная динамика налицо. Два дня назад дочка была почти без сознания, а сегодня сидит, улыбается, с аппетитом ест яблоко. Ирина осматривает дочку, слушает, подмигивает. Говорит ей:
– Молодец, Катя.
А мне ничего не говорит. Я же не спрашиваю.
После обеда привезли годовалого мальчика, очень тяжелого. Ирина стала вызванивать центральную больницу. Дело в том, что здесь, в инфекционной, нет реанимации. Но центральная грубо пояснила: у него какая-то нейроинфекция, лечите сами, у нас мест нет.
Рабочий день врача – до 15 часов. Ирине пора домой. У нее есть муж и свои дети. Но мальчик. Он очень плох. Ирина остается на работе наблюдать за пациентом. Ругается с центральной. Требует прислать невролога и какой-то препарат. Ругается с мужем. Муж требует жену домой. Потому что мальчик чужой, а дома свои.
Медсестры притихли. Они привыкли, что начальство сваливает в три. После трех в больнице весело. Годовалый мальчик с мамой лежит в соседнем с нами боксе. Слышимость отличная.
Мама мальчика разговаривает по телефону. Мне слышно каждое слово. Она звонит знакомым и просит молиться за Петю. Подсказывает, какие молитвы. Сорокоуст и еще что-то. Просит кого-то пойти в церковь и рассказать батюшке о Пете, чтобы батюшка тоже молился. Батюшка ближе к Богу, чем обычные прихожане, его молитва быстрее дойдет.
Я слышу, как врач Ирина вечером входит к ним в палату и говорит маме мальчика, что лекарство нужно купить самим, потому что в больнице такого нет. Запишите, говорит Ирина. Диктует препараты. Среди них «Мексидол».
Я слышу, как мама возмущенно визжит:
– Мы платим налоги, лечите ребенка! Везде поборы! Я вас засужу…
Ирина ничего не отвечает и выходит из палаты. Моей дочери тоже капают «Мексидол». Мы тоже покупали его сами.
Я слышу, как мама мальчика звонит мужу. Жалуется на врача, просит мужа принести иконы и святую воду. У меня есть лишние ампулы «Мексидола».
Я беру упаковку и выхожу в коридор. Это запрещено, все боксы изолированы, но я ищу Ирину. Нахожу ее в ординаторской. Она диктует список препаратов для Пети своему мужу. Она меня не видит, стоит спиной.
– Ну, Виталь. Сейчас надо. Привези. Мальчишки побудут одни двадцать минут. Не маленькие…
Виталя бушует на другом конце трубки.
– Виталь, аптека до десяти. Потом расскажешь мне, какая я плохая мать. Сейчас купи лекарства…
– Вот «Мексидол», – говорю я. – У меня лишний. Пусть «Мексидол» не покупает.
Ирина вздрагивает, резко оборачивается. Я впервые вижу ее без маски. Красивая.
– А, спасибо, – говорит она и добавляет в трубку. – «Мексидол» не надо, нашли…
Я засовываю в карман ее халата тысячу рублей.
– С ума сошла, не надо! – Ирина ловит мою руку.
