Договорились, что пару-тройку раз я еще побуду с ними на подхвате, но вмешиваться не стану. Просто покараулю и, может, что-то подскажу.
Мария Петровна пришла на следующий день. Стала играть с детьми. Даня бегал по квартире.
– Не бегай, – сказала Мария Петровна.
– Почему? – удивился сын.
– А вдруг кто-то спит? Внизу люди живут.
– А зачем они спят в четыре часа дня? – удивился сын.
– Ну а вдруг болеют. Не бегай. Не шуми.
Я слышала диалог, но не вмешалась. Я недопоняла ситуацию, варила суп, некогда было выяснять.
Погода стояла чудесная, решили погулять. Даня надел ботинки и ждал, пока оденут Катю. В руках у него была ложка для обуви на длинной ручке. Он стал махать ею, представляя, что это меч.
– Даня, не надо махать, – сказала Мария Петровна.
– Я мушкетер, – пояснил Даня.
– Ты можешь кого-то задеть.
– Я же в другую сторону машу.
– Положи ложку, и все, – сказала Мария Петровна.
Я кивнула сыну: положи. Я не хотела ронять авторитет няни. Хотя смысла запрета не поняла. Нельзя ради нельзя. Сын взял в руки две машинки, в каждую по одной.
– Оставь одну дома, – велела Мария Петровна.
– Я хочу две.
– Не надо две, ни к чему. Одной достаточно.
Сын расстроился. Долго выбирал ту, которую захотел бы взять с собой.
– А почему нельзя две? – аккуратно уточнила я. – Мы же на коляске, если что – кинет вниз, в коляску, и всё.
– Можно потерять, – отрезала Мария Петровна.
Я промолчала. Мы вышли на площадку.
– К качелям не ходить, – сказала Мария Петровна.
– Почему? – Даня удивился.
– Можно покалечиться, – сказала няня. – Играйте в песочнице. Мне тут легче за вами смотреть.
– Мне семь лет, – напомнил сын. – Я давно не играю в песочнице.
– Ну и зря. Можно вон с сестрой печь куличики…
Она не хотела бегать за детьми на площадке и ограничила зону игры периметром песочницы. Ей так удобнее. Через час мы пришли домой. Мария Петровна закрыла все окна в квартире. От сквозняков. На улице было плюс 22. Она сказала, что квартира достаточно проветрилась.
– У нас всегда открыты окна, – поясняю я. – Дети закаленные, им не страшны сквозняки.
– Давайте так, Оль: я буду делать то, что считаю нужным, чтобы сохранить здоровье ваших детей, пока они под моей ответственностью. А когда они с вами – хоть в прорубь их окунайте. Так что закрываем окна. Я не хотела ронять авторитет няни, но хотела, чтобы она скорее ушла.
– На сегодня все, – сказала я. – Спасибо вам.
Вечером у меня ныло сердце. Я не могла сформулировать, что именно мне не нравилось в хорошей и милой Марии Петровне.
Мне очень нужна няня. Но мне нужна такая, чтобы, оставляя с ней детей, я бы спокойно занималась делами, а не мучительно думала о том, хорошо ли моим крохам, довольны ли они.
Я готовила ужин. Резала лук. Не люблю лук, но муж любит, поэтому иногда я готовлю с луком. У меня потекли слезы, и я отвлеклась, чтобы смочить нож холодной водой и умыться. Пока была у мойки, Катюня украла со стола почищенную луковицу. Наверное, решила, что это яблоко. И пыталась откусить.
– Мама! Мама! – закричал Даня. – Катя сейчас съест лук! Отбери скорее. Катя, нельзя! Нельзя!
– Ничего страшного, – сказал муж. – Это не смертельно, так что можно. Она сейчас сама поймет, что это невкусно…
Я тоже отнеслась спокойно.
Вечером муж принимал ванну. Долго сидел, балдел. Дети затеяли игру: подбегать и кидать мужу в ванну игрушки. Муж терпел-терпел, а потом затаился… И во время очередной диверсии схватил сына и дочку и прямо в одежде затащил обоих в ванну. Я прибежала на хохот и визги. Мокрые счастливые дети в пене торчали из воды. Я засмеялась, велела им раздеваться, приготовила полотенца.
– Я думал, ты скажешь «так нельзя» и рассердишься, – сказал сын.
– Почему нельзя? – пожала я плечами. – Весело же…
– И неопасно, – добавил муж.
И тут я поняла, что не так с Марией Петровной. Она фанат искусственных «нельзя». Тех, что нужны не для безопасности, а для напоминания о субординации. Я тут главная, дети, а не вы. Мы с мужем считаем, что любой опыт, который можно приобрести без ущерба для здоровья самостоятельно, бесценен. Поэтому запреты ради запретов – это глупость. В этом, безусловно, нет никакого криминала.
И Мария Петровна воспитала своих двоих детей, а значит, умеет воспитывать чужих, но. Мы просто не совпадаем в жизненном восприятии, а значит, я, уходя, буду неспокойна. Приду вести лекцию, а буду думать о том, что моим детям велели не шуметь, не визжать, не кричать, не махать. Не быть детьми. Оптимально – спать или есть. Хорошо, много, с добавкой. Вот тогда – молодец.
О господи. Это же мое детство, связанное по рукам и ногам. Я как раз не шумела, не играла в подвижные игры. Говорила шепотом, ела хорошо, читала. Я сидела, толстела, смотрела в окно дома, а на улице гуляла на скамейке. Пятилетняя старушенция. Нет. Нет. Нет.
На следующий день мы зашли к Марии Петровне. Я хотела вежливо отказаться от ее услуг.
– Проходите, у меня сырники, – сказала она и убежала на кухню.
Мне стало неловко. Я не могу съесть ее сырник и сказать: мы не нуждаемся в ваших услугах. Мы прошли на кухню. Я заметила на подоконнике фотографию кудрявого мальчика.
– Это ваш сын?
– Это мой внук. Мой сын запрещает мне видеться с ним.
– Почему?
– Потому что он под каблуком. В смысле, сын.
Я подумала, что это какая-то неполная причина запрета. Бабушка – это порция безусловной любви, и ни одна мать не откажет своему чаду в этой порции без внятного объяснения. Значит, было что-то еще.
– Просто детям не надо врать, – пояснила Мария Петровна. – Вот я и не врала. А родители были недовольны.
Я поняла, что Мария Петровна стремилась рассказать внуку свою правду про родителей. А внук потом транслировал ее маме, у которой, вероятно, была совсем другая правда. Вот и все. И своя правда Марии Петровне важнее внука, потому что не рассказывать ее она так и не смогла. И в итоге внук смотрит на нее с фотографии, а не ест ее сырники.
Как много правил придумали люди старшего поколения, чтобы ощущать авторство собственной жизни, и как легко они в них запутались. Запреты частоколом торчат теперь из их биографий, задевают судьбы детей и внуков.
