Так вот. Всегда в пуле взрослых есть такие, которые едут делать добрые дела, не забывая о своих интересах.
– А меня туда отвезут? – спрашивает «добряк».
– Ну, это близко к железнодорожной станции, многие едут своим ходом. Пока туда идут пять машин, я уточню, если будет место.
– Я в Крылатском живу, меня смогут забрать?
– Хм… Не уверена, скорее, вам надо будет куда-то подъехать.
– А это надолго?
– Как получится. Можете уехать в любой момент.
– А меня не отвезут обратно?
– Говорю же, все по ситуации.
– А нас там покормят?
– Это интернат, а не конференция. Мы там попьем чай с детьми…
– Я не ем сладкое…
Серьезно? Знаешь что, благотворитель, сиди-ка ты дома, жри брокколя. Прости, что не сможем организовать трансфер и фуршет твоего уровня.
Не отдавайте то, что не надо.
Смысл благотворительности – отдать то, что надо, но не жалко. Потому что взамен ты получаешь бесценное ощущение, что твоя протянутая рука держит ладонь того, кого ты тянешь из колодца.
Делать добро – это наука, которой можно и нужно учиться. Хотите помочь – помогите. Своими руками. Своими деньгами. Своим временем. Нет другого способа творить добро.
Это микс благодарности и надежды. Надежды, что если ты окажешься в колодце, тебя спасет чья-то неравнодушная протянутая рука, а не втопчет в самое дно колодца нога в рваной стоптанной сандалии….
Квест
Один известный российский актер рассказывал, как на заре своей славы поехал на гастроли.
Заграница. Отель. Ночной портье протягивает ключ от номера. Он поднимается, открывает. Комнатка крохотная: кровать, шкаф, ванная. Но актеру кажется, что все прекрасно: вчерашний студент, он еще не ощущает себя звездой. Вещей у него тоже почти нет, поэтому все в порядке. Одно плохо: окон нет. Ну ничего.
Гастроли длились неделю. Всю неделю он уходил рано и возвращался поздно. Каждый раз персонал отеля смотрел на него с интересом. «Я бы сказал – ошарашенно», – говорит актер.
Однажды он столкнулся при выходе с горничной. Она стала махать руками, кричать: «Биг! Биг!» – но он, скромно потупив глаза, сбежал, прошептав: «Сенкью». Он еще не знал английского.
В день выезда он позвал в номер портье и горничную, чтобы они приняли номер, проверили, что он не украл вешалок и тапочки. Они постучали, улыбнулась, вошли. А дальше произошло удивительное: портье открыл дверцы шкафа и… вошел в него.
Оказалось, что всю неделю актер прожил в прихожей огромного люксового номера с панорамными окнами. И не знал! Ему и в голову не могло прийти, что он достоин чего-то большего, чем эта прихожая. Он спал на узенькой кушетке, предназначенной для переобувания, а два своих свитера даже не вешал в шкаф. Зачем? Они же не мнутся.
Актер рассказывал, как сел и засмеялся. А потом заплакал. Он жалел об упущенной возможности жить с комфортом и смеялся над своими ожиданиями. Он не знал, что заслуживает большего. Он не знал, что нужно всегда хотеть больше, чем дает судьба.
Когда я услышала эту историю, подумала, сколько из нас живет в прихожей жизни и даже не подозревает, что рядом, вот тут, за дверцами, – целый мир, Нарния, огромные панорамные окна.
Мы не ищем, не открываем дверцы, мы заранее довольны тем, что есть.
Мы не гребем, мы ждем, когда нас прибьет к берегу, чтобы сказать: о, я туда и хотел!
А точно туда? Мы не знаем, чего хотим на самом деле, и не пробуем искать. Пассивно плывем, принимая дары судьбы. А ведь можно грести к мечте, можно надувать паруса и ловить попутный ветер. Можно быть благодарными за то, что есть, и все равно искать свое «еще».
Жизнь – это квест. Чтобы найти ответы, надо открыть все двери. Ключ непременно ждет вас за одной из них. И это будет ключ от какой-то следующей дверцы, которую еще предстоит найти.
Клаксоны
Еду на работу. Дворники истерически сгребают с лобового стекла мокрый снег. Погодка та еще, веснябрь. В такую погоду хочется плакать навзрыд, читать Бродского, учить молитвы и слушать виолончель. А я еду на работу.
Впереди сужение дороги из двух полос в одну и прогнозируемая пробка. Прямо перед сужением – пешеходный переход. Обледенелый, неудобный, с горочкой, которую припорошило снегом, что только усугубило ситуацию. Перед пешеходным стоит угрюмая беременная девчонка и никак не решится ступить на дорогу – скользко, страшно.
Машины целеустремленно едут мимо, водители смотрят вперед, никому нет дела до неуклюжей, нерешительной девчонки с шестимесячным пузом.
Торможу перед пешеходным. Включаю аварийку. Считай, закупориваю пробку. Меня нельзя объехать, нет места.
Выхожу из машины, накидывая капюшон. Подбегаю к девушке, протягиваю руку:
– Спускайтесь! Давайте, смелее.
Она благодарно улыбается в ответ, впивается в мою руку двумя руками и начинает аккуратно соскальзывать с бордюра.
– Спасибо вам. А то тут скользко…
Сзади раздается сигнал клаксона. Один, потом еще один. Люди спешат на работу, я задерживаю очередь. Водители недовольны, выражают нетерпение.
– Не обращайте внимания и не спешите, – говорю я девушке голосом мамы. – Две минуты ничего не решат…
Мы переходим дорогу, девушка все же торопится – ей неловко задерживать людей. Живот большой – значит пол ребенка уже известен.
– Кого ждете? – спрашиваю я приветливо.
– Дочку, – расцветает девушка. – Наш первенец.
– Можно я поглажу вас по животу? Я тоже очень хочу дочку…
– Конечно! – Девушка берет мою ладошку, прикладывает к своему животу, накрывает сверху двумя своими ладонями. Мы обе улыбаемся.
– Спасибо вам, – говорит девушка. Она уже на безопасном спасительном бордюре с другой стороны дороги. – А то я бы еще час там стояла.
– И вам с дочуркой спасибо, берегите ее! – говорю я и машу на прощание ладонью, впитавшей энергетику материнства.
Какофония клаксонов продолжается, хотя на все это у меня ушло не больше минуты. Нетерпеливые какие! Я бегом возвращаюсь к своей машине. Из синего «пежо», стоящего прямо за мной, выскакивает мужик в дубленке.
Я сначала испугалась, что он на разборки выскочил, но потом вижу – улыбается. Улыбка – это отсутствие угрозы.
– Маладес, – говорит мужик с армянским акцентом. – Я тоже хотел помочь, но ты опередил. Маладес! Это тебе!
